— Пять ноль пять, — ответил я сквозь сон. Снаружи доносилось хлопанье крыльев нашей маленькой совы, по-видимому, по вопросу вафель или чего-то в этом роде.

— Эфраим, — продолжала она выражать материнскую озабоченность, — если мы не можем вернуть Амира в нормальный режим сна, может, попробуем продвинуть его к нормальному режиму…

Эта идея показалась на первый взгляд революционной, но в конечном счете она доказала свою правильность. Во время пасхальных каникул мы сняли всякие шоры со слипающихся глаз нашего маленького сына и поощряли его вообще не ложиться спать.

— Заснешь, когда тебе захочется, дорогой, — говорили мы, — это полезно.

Ребенок охотно принял участие в эксперименте. На третий день операции он заснул в 5.30 утра и встал в час дня. На пятый день сон объял его в 9.50 утра, и проснулся он в 6.30 вечера. На тринадцатый день Амир упал в кровать в 3.30 дня и проснулся в 12 ночи — радостный и довольный жизнью.

На шестнадцатый день он заснул в 6 вечера и проснулся с пением утренних птиц. В последний день каникул он сам себя перехитрил, заснув наконец ровно в 8.30 вечера и проснувшись в 7 утра, как рекомендуют врачи. Слава Богу, ребенок выздоровел и вернулся к нормальному образу жизни. Но возможно, что мы снова вас обманываем.

Я, Тиберий Дарус Нерон Эфраим Германикус, уже несколько месяцев не делаю ничего, а только сижу каждую пятницу у телевизора и смотрю продолжения Клавдия. Всю неделю между сериями я загружен выше головы исследованием династии, то есть занят бесконечными спорами с членами моей разветвленной семьи по животрепещущим вопросам, как то: Марцеллий из первой серии — это сын Октавии или он начал свою карьеру несколькими Октавиями ниже? То есть император Август — это родной внук Юлия Цезаря или его приемный сын? Единственный фактор, объединяющий еженедельные образы, — это замечательная жена Августа, она же добрая бабушка Ливия, по сути, жена половины дедушек, которая успела отравить на протяжении 186 лет своей жизни всех более-менее стоящих мужей, кроме Клавдия, который, как вы помните, был просто слишком смешон и глуп, чтобы переводить на него смертельные яды, которые так дороги на базаре…

Итак, в течение последних недель у нас развилось что-то наподобие инстинкта, позволяющего угадывать, кто будет следующей жертвой бабушки Ливии, поэтому мы с членами моей семьи делаем серьезные ставки перед каждым прямым или косым эфиром. Я лично уже на третьей неделе отравлений открыл, что жертвами оказываются, как правило, честные республиканцы, то есть те герои, у которых вид порядочных людей, или же те, кто выступают в защиту республиканского строя, против императорского режима. Все они рано или поздно получают на ужин свою порцию.

Внутренний конфликт в нашей семье вспыхнул, как мне помнится, на четвертой или пятой неделе, когда Дарус пошел в Пайпан. Мы сейчас не будем вникать, кто такой Дарус и что это вообще такое, замечу лишь, что в те волнующие минуты, когда испанец Моса, домашний врач бабушки Ливии, отправился с помощью знаменитого полководца в лучший мир, вот в эту самую критическую минуту ко мне подошла женушка и спросила, пока я еще валялся перед отравленным экраном:

— Ты хочешь фруктов?

Может, что-то такое было в ее голосе, или же я услышал предостерегающий глас свыше — не хочу сейчас в этом разбираться. Во всяком случае, я оторвал озабоченный взгляд от экрана и перевел его на корзинку с желтыми персиками, поданную женой.

«Клянусь Геркулесом, — подумал я, — при чем тут вообще персики, ведь я же никогда не приносил домой никаких персиков…»

— Кушай, кушай, — предложила жена, — это полезно, дорогой.

Дорогой?

Я взглянул на нее проникающим взглядом:

— А ты почему не ешь?

— У меня желудок испорчен.

— У меня тоже.

Я к этим фруктам не притронулся. Черт его знает. Ливия тоже производила поначалу хорошее впечатление. Лучше, знаете ли, поостеречься, мало ли что… И не то чтобы у меня были какие-нибудь доказательства или я имел что-то существенное против моей женушки, наоборот, мне кажется, что она в полном порядке, да и я как-никак все-таки законный муж, однако и Дарус был сыном Ливии или что-то в этом роде, и все-таки его отравили, как положено, посреди четвертой или пятой серии. По-видимому, это не вопрос эмоций, а проблема сценария. Немного осторожности никогда не повредит даже в семейном кругу. Вот и Агриппа Нерон-Яир покушал фруктов две недели назад, если вечная память мне не изменяет…

В тот вечер, наполненный до предела Дарусом и персиками, я питался консервами и вспоминал Фридриха…

Фридрих — это наш блаженной памяти говорящий попугай. На протяжении долгого времени мы наслаждались его искусством пародирования. Однако когда бедная птица овладела в совершенстве звуком дверного звонка, для нашей семьи настали нелегкие дни… Ну сколько раз может человек вскакивать и открывать дверь, дабы убедиться, что за ней никого нет?

— Он нас убивает, — заметила жена, — его приобретение было большой ошибкой.

На следующий день после этого ядовитого замечания мы нашли Фридриха лежащим на спине в собственной клетке… Что с ним случилось, мы уже никогда не узнаем.

Может, в ту консервную ночь с Дарусом я подумал о печальной судьбе попугая, и меня охватила непонятная тревога, когда я проанализировал некоторые происшествия последних дней в нашем доме. Прежде всего, я вспомнил дядю Эгона, которого жена возненавидела с первых дней нашего брака из-за того, что он рассыпал пепел по коврам. И вот в апреле, по окончании семейного обеда, дядя встал после салата из баклажанов, зеленый, как его тарелка, схватился за живот и выбежал с диким криком в дневную мглу. Мы послали его с нашим рабом к врачу, и врач ничего у дяди не нашел… Если установить связь между сигаретами и животом, все становится ясно. Особенно когда на экране отправляются к праотцам Гай и Постомус, два несчастных соперника Тиберия, жуткого сына бабушки Ливии…

— Господи, — содрогнулся я во время передачи, — может, и моя женушка замышляет что-то подобное, дабы ее дети унаследовали наше состояние?

В ту ночь я не сомкнул глаз. И лишь утром я вспомнил, что ее дети — это, собственно, и мои дети, но что это меняет, черт побери?! На всякий случай я вылил свой утренний кофе в раковину. У этого бурого напитка был какой-то тикающий горьковатый привкус, поэтому подозрительная жидкость тут же была вылита, издав подозрительный звук типа буль-буль.

Объятый тревожными думами, я поставил корзинку с желтыми персиками перед нашей собакой Мими и стал ждать. Бдительная собака не притронулась к фруктам… Понюхала, побледнела и убежала с поджатым хвостом…

«Черт побери! — подумал я, потрясенный происходящим. — Теперь я буду есть лишь то, что предварительно попробовала собака. Нет другого выхода, придется привыкать к костям. Зато безопасно».

Но почему и жена не притрагивается к розоватому сыру, который я привез из Голландии? О Господи!