красивая женщина сейчас съест его. Он отыскал свою шляпу, кое-как, чувствуя стыд, простился с хозяйкой и ушел.

Но всю ночь ему снилась эта женщина. Во сне он звал своего лохматого друга, но он не пришел…

А сегодня произошло нечто ужасное.

После обеда, когда Данилов и хозяйка снова остались одни, он опять не ушел, а вышел на террасу маленького садика и сел в плетеное кресло.

И сейчас же за ним вышла и она.

Она лениво постояла на пороге, потом подошла к Данилову и боком присела на перила. Ее легкое платье обтянуло ее полное здоровое тело, и Данилову вдруг показалось, что она голая. Он отвернулся. Но легкое платье пестрело перед ним, касалось его колен, от него пахло как-то особенно, пряно, от чего кружилась голова…

Покачивая ногой, Ольга Михайловна, улыбаясь, смотрела на него и потом спросила:

— А сегодня у вас есть чертики в глазах? Покажитесь!

Она взяла его за руки, подержала их.

— У меня красивые руки? — спросила она.

— Да, красивые.

— А что надо делать с красивыми руками?

Он не знал хорошо, что надо делать с красивыми руками, но на всякий случай осторожно положил их ей на колени.

Боже мой! как она стала смеяться. Он боялся, что ее легкое платье лопнет по всем швам!

— Их целуют! — наконец выговорила она, поднося свои руки к его губам. — И крепко, и нежно, и страстно. Ну!

И он целовал. А потом он вдруг обнял ее за талию, чувствуя теплоту ее тела через легкое пестрое платье, и привлек к себе.

Кажется, он целовал ее, а она его.

И вдруг он оттолкнул ее, перепрыгнул через перила и выскочил на улицу, шляпу даже не взял.

У ворот он послал дворника за шляпой и почти побежал домой.

К чаю, как всегда в четверг, он спросил два стакана.

Гость никогда не пил у него чая, но Данилов боялся обидеть его и неизменно спрашивал два прибора: для себя и для гостя. Обязывало гостеприимство.

Около девяти часов, как всегда, гость вдруг оказался сидящим против Данилова за столом.

Его маленькая черненькая мордочка была грустна. Очевидно, ему было уже все известно.

Данилов не знал, как приступить к рассказу, но черт пришел ему на помощь.

— Это вышло у тебя очень глупо, — сказал он с печалью. — Но еще не все погибло. Перестань ходить к ним, и все забудется…. Конечно, она изберет себе вместо тебя кого- нибудь другого. Но это ее дело, а не твое.

Данилову было стыдно. И чтобы как-нибудь скрыть смущение, он сказал:

— Можно тебе налить чая? У меня сегодня есть варенье.

— Нет, благодарю. Я пил уже. Но дело не в том. Ты сегодня был на волоске…

— На волоске от чего?

— От того, чтобы стать, как все.

— Разве это так плохо, — быть как и все?

— Дорогой мой, — перебил его друг, — я ведь только оттого и навещаю тебя, что ты не такой, как все. Ты выше, чище, умней, прекрасней других… Конечно, ты можешь, если захочешь, пережить минуту небывалого счастья, счастья, за которое можно отдать всю прошлую жизнь, пообещать будущую, отдать все и всех… Но ведь это минуты, а потом?..

Черт передернул маленькими лохматыми плечами:

— Фу! какая гадость! Я не понимаю, как это люди могут сходиться с женщинами!

И, не жалея красок, он описал весь ужас и всю грязь падения человека.

Данилову стало противно.

— Если я буду еще раз на волос от этого, — попросил он, — ты приди и спаси меня. Ну — удержи, стань между мной и ею. Хорошо? Пожалуйста!

— Хорошо. Я обещаю тебе. Но… ты не пожалеешь?

— Нет, нет! Я прошу тебя!

— Что с тобой делать, — улыбнулся гость. — Ладно, сделаю!

— И что хорошего? — заговорил он вдруг. — Чужая жена, толстая, захватанная руками мужа. Все испытавшая, опытная… Ты знаешь…

И он рассказал Данилову, как она целуется со своим толстым и лысым мужем, как он обнимает ее и тискает, а она тихо хохочет и говорит:

— Дмитрий, мне щекотно… Ах, Дмитрий!..

Данилов ясно представил себе, как красивая, полуобнаженная Ольга Михайловна, которая еще сегодня целовала его, обнимает за шею своего мужа, а тот…

Еще незнакомое ему, страшное, непреодолимое чувство занялось в нем, чувство дикой зависти к мужу, к черту, который видел все, ко всем тем, кто когда-нибудь, быть может, будут обнимать Ольгу Михайловну…

Его маленький лохматый друг, так просто и беззастенчиво раздевавший эту женщину, вдруг стал ему ненавистен.

— Проклятый черт! Как смеет он так говорить о ней!

И, не сознавая, что он делает, Данилов вдруг схватил черта за шиворот и со злобой швырнул его в угол. Он видел, как черт, превратившись в серенькую мышь, вильнул узким хвостом и шмыгнул за печку…

Когда он обернулся к двери, на пороге стояла Ольга Михайловна. Она улыбалась растерянно и смущенно и робко смотрела на него.

— Ну вот, — сказала она тихо, — я пришла…

Данилов обнял ее и посадил на диван. Она шептала:

— Я… я… люблю тебя… я пришла…

Вся комната вертелась перед глазами Данилова, прыгали мутные окна и качался диван, на котором он сидел рядом с Ольгой Михайловной.

Он обнимал ее за талию и дрожащей рукой гладил ее грудь, колени, волосы…

И вдруг кто-то грубо схватил Данилова за плечи и отбросил в угол дивана, и в вертящейся комнате он увидел между собой и Ольгой Михайловной своего лохматого черного друга.

Черт улыбнулся ему, даже, кажется, подмигнул и затем обнял Ольгу Михайловну и своими желтыми, длинными противными губами прижался к ее лицу…

Потом Данилова кто-то больно ударил по лицу, по левой щеке, и при этом он ощутил знакомый пряный запах. Потом он потерял сознание…

Когда он очнулся, в комнате никого не было. На столе, около потухшего самовара, стояло два стакана: один с недопитым чаем, другой — чистый…

Через два года Данилов приехал в знакомый город по делам, дня на два. Он был уже женат и черта больше не видел никогда. На второй день приезда под вечер он зашел к старому приятелю, у которого когда-то обедал, проведать и заплатить давнишний небольшой долг. Приятель спал после обеда. Данилова встретила нянька. Она рассказала, что барыня умерла больше года назад от родов. А мальчик остался. Но лучше бы не выжил. Нехороший мальчик.

В столовую вышел и сам мальчик. Ему было уже больше года, но он еле ходил на тонких и кривых ножках. Маленькая, остроконечная голова ребенка, с лицом обезьяны, что-то вдруг напомнила Данилову. Лицо и руки