Я вспомнил мух, бьющихся о стекло в спальне Варнера, об их «кормушках» в открытых ранах еще живого человека, о сапогах, наполненных липким гноем. «Я же не продажная сволочь».

— О, конечно, нет, — согласился Кернс.

Он пересек комнату и встал перед сморщенным, тяжело дышащим стариком. Очень нежно он сказал:

— Наоборот, вы — гуманист, доктор Старр. И пусть никто не скажет обратного! Антропологический алхимик, превращающий свинец в золото! Цепи, сковывающие большинство людей, не сковывают вас, и в этом мы с вами — братья, дорогой Джереми. Мы — новые люди нового славного века, свободные ото лжи и нелепой нравственности.

Он низко склонился над стариком, взял его голову двумя ладонями и притянул к себе, шепча в большое ухо:

— Единственная правда — правда данного момента. Нет ни «хорошо», ни «плохо», если не думать об этом. Нет никакой морали, не так ли, Джереми, кроме морали одного момента.

С этими словами Джон Кернс, доктор анатомии и охотник на монстров, голыми руками крутанул голову Старра в сторону, мгновенно сломав ему шею, порвав позвоночник, убив.

И, быстро проходя мимо застывшего, онемевшего Уортропа, он сказал уже без тени иронии:

— Никто не будет скучать по нему.

И покинул комнату.

Доктор едва мог сдерживать ярость, хотя по всем внешним признакам он казался идеально собранным. Но я-то слишком хорошо его знал. Он молчал, пока мы не свернулся с узкой тропинки, ведущей к «Мотли Хилл», а потом он повернулся к Кернсу:

— Это убийство, Кернс, явное и очевидное.

— Это было актом милосердия, Уортроп, простым и ясным.

— Ты не оставил мне выбора.

— Выбор есть всегда, Пеллинор. Могу я тебя кое о чем спросить? Что, если бы сердце твоего старика вдруг забилось и он признался бы на смертном одре во всех своих преступлениях? Разве ты не захотел бы продолжить свою работу — дело всей твоей жизни?

— У меня есть вопрос получше, — резко ответил Уортроп, — какой у меня есть выбор, если, сохраняя молчание, я позволю тебе продолжать твою работу и дело твоей жизни?

— Зачем, Пеллинор? Ты ранишь мои чувства. Кто может сказать, чья работа представляет собой большую ценность и достойна большей похвалы? «Не судите, да не судимы будете».

— Говорят, никто не знает Библию лучше Нечистого.

Кернс весело рассмеялся, натянул вожжи, разворачиваясь, и поскакал в направлении города.

— Эй, куда ты направляешься? — требовательно крикнул Уортроп.

— Ждите меня с восходом луны, я вернусь!

Он пришпорил лошадь и поскакал галопом. Мы с Уортропом смотрели ему вслед. Доктор беспокойно покусывал нижнюю губу.

— Вы знаете, куда он отправился, сэр? — спросил я.

Он кивнул:

— Думаю, что знаю.

Он вздохнул, а потом рассмеялся. Он смеялся долго, негромко — каким-то горьким смехом.

— Джон Дж. Дж. Шмидт! Слушай, Уилл Генри, а я думаю, что Кернс — это тоже его ненастоящее имя.

Несмотря ни на что, Кернс сдержал слово, как бы там ни звали его на самом деле. Он вернулся вечером, когда взошла луна. Он вернулся — и тут же поднялся к себе в комнату, откуда спустился полностью переодетым в дорожный костюм, с чемоданами в руках.

— Что ж, Пеллинор, я уезжаю, — объявил он. — Не хочу злоупотреблять твоим гостеприимством.

— Что ты сделал с Джонатаном Петерсоном? — спросил Уортроп.

— С кем? — Кернс казался совершенно сбитым с толку. — А! Тот слуга старика-психолога? Да, точно… А почему ты спрашиваешь?

— Где он?

Кернс покачал головой:

— Печальный случай, Пеллинор. Его вряд ли когда-нибудь найдут.

Уортроп помолчал с минуту, а потом сказал серьезно:

— И все же я обязан известить полицию.

— Давай, я не виню тебя в этом. Знаешь, чем ты мне так нравишься, Утороп? Ты всегда такой важный и серьезный!

Он повернулся ко мне:

— А ты, Уилл Генри? Никаких обид, надеюсь? Там, в пещерах, у меня не было другого выбора. Но ты проявил такую храбрость в сражениях! Расскажи я кому об том — и все решат, что я — лжец. Со временем ты станешь прекрасным монстрологом, если выживешь под опекунством Уортропа. Прощай, Уилл.

Он пожал мне руку и взъерошил волосы. Доктор спросил:

— Куда отправишься теперь, Кернс?

— Ну же, Уортроп! Ты говоришь, что заявишь на меня в полицию — и тут же спрашиваешь, где я буду. Я же не оконченный идиот, не Бобби Морган, в конце концов. Кстати, как тебе удалось убедить его не бросить тебя за решетку?

Уортроп напрягся, но сказал:

— Мы с Робертом — давние друзья. Он понимает и осознает важность моей работы.

— Ему кажется безопаснее жить в Новом Иерусалиме, когда под рукой есть охотник? Расскажи об этом преподобному Стиннету и его семье.

— Мне показалось, — сказал Доктор без тени эмоций, — что ты уезжаешь.

— Так и есть! Серьезно, мне абсолютно необходим отпуск. Неспешная охота, легкая добыча с простой наживкой — особенно с учетом того, что я буду лишен незаменимых услуг мастера Уилла Генри.

— Этого я тоже не забыл, — мрачно сказал Доктор. — Тебе лучше уйти, Кернс, пока я не вспомнил все как следует.

И Кернс последовал совету Доктора, тут же покинув дом.

На следующее утро Доктор сдержал слово и сообщил в полицию об убийстве, хотя из этого, насколько я знаю, ничего не вышло. В газетах появилась одна заметка о таинственном исчезновении Джонатана Петерсона, а больше — ничего. Его тело так и не нашли.

После той весны 1888-го мы нечасто говорили о Кернсе. Воспоминания о нем неизбежно приводили Доктора к необходимости решать моральные дилеммы, к решению которых он не был готов. Но вот поздней осенью того же года вопрос всплыл сам собой.

Я был в гостиной и чистил семейное столовое серебро, как вдруг услышал громкий крик из библиотеки и звук от падения чего-то тяжелого. Встревоженный, я бросился туда, думая застать Доктора свалившимся с приставной лестницы (последнее время он работал день и ночь). Вместо этого я застал его шагающим из угла в угол. Он проводил рукой по волосам и покусывал нижнюю губу и что-то гневно шептал себе под нос. Увидев меня, он остановился и молча смотрел, как я поднимаю журнальный столик, который он уронил, даже не заметив. Рядом с упавшим столиком лежала газета с броским заголовком: «Потрошитель снова нападает. Возбуждено дело о четвертой жертве Уайтчепелского убийцы».

Уайтчепел. Где-то я уже это слышал. Да, в гостиной «Мотли Хилл» в тот вечер, когда Кернс свернул шею психиатру. Он представился тогда Доктором Дж. Дж. Шмидтом из Уайтчепела.

Доктор ничего не сказал, и я прочел отвратительную и страшную статью в молчании. Наконец, я заговорил первым: