Белоголовый великан рассмеялся ему в лицо.

— Многим бы хотелось. У меня с королем, — он подчеркнул это слово, — контракт. Он мне платит, — снова подчеркнуто, — деньги. Ты вряд ли можешь себе представить, какие деньги. Я не подвожу того, кто платит, а моя жизнь их вполне стоит. У меня — репутация.

— Очень хорошо, — с серьезным видом кивнул Рэндалл. — Виновен ли я в смерти кого-то из твоих близких? Не погиб ли в одном из сражений твой сын? Не лишилась ли чести в одном из взятых городов твоя дочь?

— Мои дети слишком малы, чтобы быть замешанными в мои дела. К тому же…

— К тому же они далеко на Островах, в неприступных замках, не так ли? Очень хорошо, — повторил Рэндалл, — потому что я перечислил единственное, что не искупается деньгами. Сейчас я вызову писца, и он напишет Брогау письмо, в котором ты выразишь сожаление, что физически не способен более исполнять при нем обязанности коннетабля. Естественно, ведь ты в плену. В связи с этим обстоятельством, произошедшим, несомненно, по твоей собственной вине — раз ты попался, — ты возвращаешь ему неустойку… плюс полную стоимость своего контракта.

— Мальчик, на это можно построить город!

— …в связи с чем считаешь себя свободным и вправе заключать новые контракты. И учти, я мог бы отправить это письмо и деньги без твоей подписи и задолго до того, как ты оказался у меня на столе, приготовленным для разделки.

— Если бы ты это сделал, я бы тебя убил! — взревел Ягге Сверренсен.

— Верю… что попытался бы. Я тоже не люблю, когда меня недооценивают. Брогау одного возраста с тобой, к тому же уроженец той же земли. Вы принадлежите к одному кругу. Понятно, что вы держитесь друг друга. Я также полагаю, что он хороший король. Мне тоже/надоело каждым шагом доказывать, что я лучше. А если ты откажешься, то я позабочусь довести до общественности нашу с тобой беседу. Кому нужен кондотьер, которому принципы мешают делать дело?

Он поднялся, жестом велев Аранте следовать за собой, и оставил Ягге размышлять, как и где его обвели вокруг пальца.

— Он мой?

— Абсолютно, — подтвердила Аранта. — Каменщиком клянусь, он ничего не заметил и в самом себе ищет брешь, куда проникли твои слова и обещания.

У Рэндалла было много дел: лагерь спешно сворачивался, армия готовилась к торжественному вступлению в павшую столицу. Солдаты начищались до блеска, конники купали лошадей. В госпитале, куда Аранта заглянула для очистки совести, Грасе замахал на нее руками, чтобы шла куда вздумается и не путалась под ногами.

— В столице, — повторял он уже не в первый раз, как молитву, — будут помещения, будут доктора, будут свободные руки. Там будем все толком лечить, кто, прости господи, не помер еще. Иди, не мешай, у тебя, наверное, свои, другие дела есть.

Триумфальное шествие по улицам Констанцы для мероприятия, проводимого столь спонтанно, было великолепно и превзошло все самые нескромные ожидания. Ветра было в самый раз достаточно, чтобы развевать черные стяги Баккара и при этом не сносить с дворянских голов украшенные перьями береты и шляпы. Начищенная песком упряжь позванивала в такт; казалось, даже кони ступали в ногу, должно быть, озадаченные тем, что впервые за несколько дней их не гонят невесть куда и сломя голову, а, наоборот, сдерживают их природный пыл. Пехотинцы предпочли терпеть тяжесть и жар, но шли триумфальным маршем, не снимая сверкающих кольчуг, заклепанных кожанов и касок. В голубом небе над головой Аранты реяли флажки копий. Кто-то догадался раскачать колокола, и над городом символом благой вести взмыли белые голуби. Она была в красном с головы до ног, и Рэндалл велел ей сесть на белую кобылу, как бы указывая народу, кто именно взял для него Констанцу. Правда, мало кто разбирался во всей этой военной геральдике и атрибутике, особенно теперь, когда все Рутгеровы разграничительные уложения о цветах и сословиях смешивались под влиянием социальных катаклизмов, и полевая подруга вступала в город стремя в стремя с королем, без зазрения совести присвоив себе цвета, допустимые лишь для королевы. Ту часть войска, которую не удалось привести в парадный вид, хлам, могущий оказаться полезным, тяжелораненых и госпитальное имущество ввозили другими воротами, без постороннего внимания и излишней шумихи, размещая все это в пустых торговых пакгаузах и общественных амбарах, еще не заполненных урожаем нового года.

Народу на улицах толпилось видимо-невидимо, и солдат буквально осыпали цветами. Сей приятный феномен со стороны людей, которым в общем-то все равно, в чей карман платить налоги, объяснялся в глазах Аранты следующими причинами. Во-первых, люди были искренне рады, что избежали штурма со всеми его грабежом, насилием и мародерством. За это им, собственно, следовало благодарить прежнего короля, но он к тому времени был уже далеко, и ностальгии по Скупому Рыцарю никто пока не испытывал. Однако, что удивило Аранту, никто не сказал ему вослед ни одного дурного слова. Второй причиной были искреннее обаяние и красота Рэндалла, навлекавшие на него цветочный дождь из прекрасных рук. Он ведь к тому же был слегка бледен и щеголял настоящей боевой раной. А в-третьих, народ просто любит разнообразие. В жизни так мало развлечений, она полна серого, утомительного, однообразного труда, и смена королей, королевские свадьбы, родины, крестины, похороны, все, что так широко отмечается и так красочно обставляется, обращается во всенародное гулянье и повод праведно напиться. Поэтому из окружающей государя многоликой толпы от души кричали: «Ура!» и «Многая лета!», а заодно славили милорда де Камбри и Красную Ведьму, последнюю, правда, осторожнее.

Аранта первой почуяла неладное, да что там — притаившуюся в толпе беду, словно гигантская пасть разинулась на нее до неба, готовая откусить полземли примерно там, где она сама стояла. Чувство неправильности всего происходящего, острое, как кость в боку. Как будто звуки обрели вес, а запахи — цвет, причем среди них преобладал ядовитый лимонно-зеленый, и вот-вот должно было приключиться что-то очень плохое. Она тревожно завертела головой, отыскивая лик беды среди тысяч людских глаз и сожалея, что, едучи в дамском седле, невозможно привстать на стременах, чтобы бросить взгляд поверху. Она могла обозревать только свой левый бок. Справа затмевающей солнце башней возвышался Рэндалл.

Наверное, если бы она ехала по ту его руку, а не по эту, то сделала бы то же самое, что исхитрился сделать сэр Эверард, взгромоздившийся верхом только ради исключительного случая. Обычно он следовал за армией в соответствующей возрасту мягкой коляске. На какой-то миг она даже всерьез думала, что ему повезло и что это она должна была сделать. Для того и требовалось только не думая всадить каблуки в конские бока. В следующее мгновение Рэндалл осадил заржавшего коня, раздался его голос, приказывающий остановиться. Знаменосец впереди недоуменно оглянулся, раздвоенные концы штандарта мазнули Аранту по лицу; задние, еще ничего не поняв, напирали, шествие скомкалось. Плотно прижав своего коня боком к смирной лошадке милорда де Камбри, король держал сэра Эверарда в объятиях, не позволяя тому грянуться оземь на городской булыжник с высоты конской спины.