– Да, да! Огромный институт с нордической педантичностью разрабатывает архиважные для воюющего государства темы… Анатомические зоны локализации расового духа в человеческом организме… История ордена Розенкрейцеров… Символизм отказа от использования арфы в музыке Ольстера… Тайные экспедиции в Тибет, в Тунгусию – к месту падения гигантского метеорита… Вивисекция, энтомология… Огромные, многотысячные коллекции черепов и скелетов евреев, цыган, славян… Я много раз пытался понять: зачем? Я расспрашивал непосредственных исполнителей – по-моему, они сами не…

Он вдруг резко выпрямляется в своём кресле; взгляд немыслимо расширившихся зрачков упирается словно бы прямо в глаза, которыми видится вся эта пугающая своей непонятностью сцена…

– Что с вами, мой магистр?

– Мне померещилась собака… – голос дрожит, пресекается. – Овчарка. Большая, рыжая – вон там, словно бы на стене… в стене…

– Вы слишком много работаете, – мягко, успокоительно внушает коричневый. – Вы переутомлены, расстроены, и подсознательно ищете источник положительных эмоций. Ведь ваша слабость к собакам и детям общеизвестна…

– Общеизвестна, – чуть ли не по слогам выговаривает магистр. – Слабость… – Он явно силится, но всё не может оторваться от приворожившей его стены. – Вы правы, это именно слабость. Я их боюсь.

– Собак?

– Да. И детей.

– Но почему?!

Глаза магистра блекнут, от крыльев носа к уголкам рта западают глубокие трещинообразные складки.

– Это мой давний неотвязный кошмар. Новое в старом. Дитя в утробе. Ещё во время той, прошлой войны, я часто видел во сне: нерождённый ребёнок с волчьей пастью… говорят, такое уродство бывает на самом деле… ребёнок… с пастью… и вот он, наскучив дожидаться естественных родов, начинает… начинает… выгрызаться наружу… сквозь живую материнскую плоть… урча… захлёбываясь кровью… под животные вопли ничего не понимающей жен… женщины…

Омелелое остроносое лицо как-то внезапно, толчком мокреет от пота, глаза закатываются, скрюченные пальцы впиваются в воротник…

Мгновение-другое Генрих, не шевелясь, следит, как магистр сползает с кресла, как он дёргается, елозя затылком по вощенному паркету, надсадно хрипя…

Потом смутная коричневая фигура вышагивает из своего угла к журнальному столику, наклоняется над массивным телефонным аппаратом…

– Вайс? Я в эрст-бункере. Немедленно пришлите врача – того, вашего. И готовьте дублёра. У фюрера снова припадок – думаю, в этот раз не меньше, чем дня на два.

* * *

И снова обрушилась линялой декорацией ночь, пропитанная сыростью, зудливым комариным вытьём, бесцветной плесенью обманного света…

Сколько времени сглочено очредным наваждением? Черт его знает. Может, секунда: ты ведь, лейтенант, так и сидишь, как сидел – изогнувшись мучительно да неловко, тиская пистолет, недовытащенный из кармана штанов… А может, и куда больше секунды глодала твои мозги эта дьявольщина. Волк-то уже не корчит из себя готового к прыжку волка – он опять стоит в рост, уперев кулаки в бока… Только теперь решил повернуться к тебе спиной. И на спине у него, под самой лопаткой, тоже шрам – почти точная копия того, который на груди. Верней, не копия, а тот же самый. Сквозной. Здо́рово, однако же, ты его – тогда, пять жизней назад… и минувшим днем – так же здорово…

Мечников растер кулаками глаза, силясь выдавить из-под век прилипчивые тени готической резьбы, измаранной мертвым электрическим заревом. И спросил – глухо, невнятно, еле ворочая языком:

– Что это было?

– Было… – устало повторил ржавый. – Недавно было. – Он вздохнул, знобко передернул плечами. – Тебе самому еще не надоело спрашивать? Тебе еще не захотелось самому отвечать?

Нет, волку-нелюду отвечать Михаил желания не испытывал. А вот себе…

Если все, что рассказал нелюдь – правда, если правда всё, чуть ли не от видения "битвы на самом верху" подспудно варящееся у тебя в голове… Н-да, получается, битва – никакая не битва… Получается, зайды с нездешнего берега никакие не захватчики… во всяком случае, не в том смысле, который ты воображал себе в прежних жизнях… И, получается, нужно-таки тебе, лейтенант, отправляться подсказанною дорожкой на розыски колдовских штучек. Не для подсказчика – для себя. Потому что без силы Двоедуш… тьху, пропасть! – Двоесущного… без его силы ни хрена ты не…

– Вот именно: ни хрена, – сообщил нелюдь, по-прежнему не оборачиваясь. – Ни хрена там уже нет. Зря пройдешься.

– Так чего же этот твой ОН?.. – вскинулся Михаил, но Волк, не озаботясь дослушать, разъяснил вкрадчиво:

– А потому что ОН знает очень не всё.

Та-а-ак, час от часу не легче… Что бишь волк Дитмар давеча намекал про "я теперь всех их и всех вас сильнее"? Неужели…

Михаил злобно размазал по лицу обожравшихся до нелетучести комаров, высипел:

– Там, где я бросил… ну, рубин, висюльку… мне там волк мерещился. Это был ты, или?.. – он кивнул на мертвого нелюдова собрата.

Волк Дитмар кивка этого видеть не мог, однако вопрос, конечно же, понял. И ответил – охотно, почти любезно:

– Я.

Вот так. Значит, ржавый выворотень отнюдь не сдуру перепаскудил Белоконю-Вайсу попытку выкопать из твоих лейтенантских мозгов точное место потери блестяшек. То есть перепаскуживал-то он другое: мешал тебе вспомнить привидевшегося волка. Мешал своему безглазому герру доктору догадаться, что его, герра-то безглазого, нагло обокрал собственный же прикормленный-прирученный нелюдь…

А нелюдь скосился через плечо, протянул усмешливо, даже словно бы дружелюбно:

– Не жалей о силе Двоедушного. Она не для тебя.

– Ну да – она, конечно же, для тебя одного!

Вслух Мечников это выбуркнул, или только подумал – да есть ли разница при подобном-то собеседнике? Впрочем, именно такое, которое и не в уме, и не вслух, а где-то между – такое, возможно, ржавому расслышать и не дано… Или ему, ржавому, твои лейтенантские реплики надобны, как стрекозе парашют? Вот это к правде ближе. Человек… то есть НЕчеловек хочет удачей насмаковаться, ему выговориться нужно, а чё там вякает подаренный судьбой слушатель… А, кстати, чё вякает сам нечеловек?

– …а хоть и на своего бывшего друга. Был человек – умный, даровитейший; и хотел-то добра… Бескорыстно, для всего мира, для обоих Берегов… А чем стал? Молчишь?

Эге, а ржавый-то не вякает – он учит! Даже так бы уместней сказать: преподает! Товарищи студенты, тема сегодняшней лекции – тлетворное влияние процесса приобщения к элементам божественной силы на моральные качества человека… ага, еще даже и на анатомическое строение особи. ЗдОрово. А ты, лейтенант, за последние дни совсем уже было привык считать психом себя родимого…

Интересно, допускает ли материалистическая советская наука возможность передачи сумасшествия от человека выворотню путём телепатического общения? Раз уж твердо стои́т на позициях материализма, то, похоже, обязательно должна допускать. Ишь ведь, как рьяно вещает ржавый! Это он, что ли, про Белоконя еще?