– Тед?

Он повернулся ко мне. И посмотрел невидящим взглядом.

– Ты знаешь моего мальчика?

– Едва ли.

– Раньше он был таким послушным, – Роджер вздохнул. – Мы так часто проводили время вместе. А теперь все изменилось.

Он покачал головой.

– Что случилось?

– Он умер.

Повинуясь внезапному импульсу, я спросила:

– Как он умер?

– Я запер его. И, так сказать, выбросил ключ. А потом он умер.

– Он все еще заперт?

Роджер не ответил. Я отвернулась от него и заметила, что тьма, покачнувшись, придвинулась к нам, а затем отплыла на место, будто колыхнулась от ветерка. Мне показалось, что в этом движении я увидела фигуру. Не могу сказать, стояла она перед или за темной занавеской. Она была… Я отвела взгляд, и страх сковал все внутри. Это был Тед. Ошибки быть не могло.

Роджер пожал плечами.

– Должно быть, заперт. Он ничего мне не говорит. Он со мной не разговаривает.

Я бросила самый быстрый из возможных взглядов: фигура Теда обретала более четкую форму. Я хотела броситься прочь, убежать обратно в дом, но ноги меня не слушались. Стуча зубами, я начала:

– Роджер, Тед…

Внезапно Роджер закричал:

– Где он? Что ты с ним сделала? Где мой малыш? Где мой малыш? Где мой малыш?!

Я думала, что его разбудят собственные крики. Но этого не случилось. Я наклонилась к нему, схватила за плечи и хорошенько встряхнула.

– Роджер! – воскликнула я. – Проснись, Роджер, проснись. Это всего лишь сон. Это всего лишь сон!

Он продолжал кричать: «Где мой малыш?!» – а я, обняв его, продолжала повторять: «Это всего лишь сон, всего лишь сон». Он бился в конвульсиях. Я боялась, что мои барабанные перепонки не выдержат его криков, или соседи вызовут полицию. Затем, на середине крика его голос сорвался, и он обвалился в моих руках. Я все повторяла «это просто сон», как мантру, пока не услышала:

– Вероника? Что случилось? Почему мы на улице?

– Ты ходил во сне, – пробурчала я ему в грудь.

– Я… Зачем ты в меня вцепилась? Что случилось?

– Ты был очень расстроен.

– Расстроен? Из-за чего?

– Тед.

Он напрягся.

– Что случилось с Тедом?

– Это неважно.

– Что ты имеешь в виду? Что с Тедом? Почему я был расстроен?

– Роджер, – сказала я, – тебе лучше не знать.

Он взял меня за плечи и отстранился. Не отпуская рук, он сказал:

– Я хочу знать.

Я взглянула на то место, где была черная занавеска. Конечно же, она исчезла. Страх, сковавший меня, тоже исчезал – его вытеснял гнев.

– Зачем? – воскликнула я. – Чтобы ты мог всплеснуть руками, обвинить меня во лжи и убежать обратно в дом? Чтобы ты мог сказать мне, что я сама не знаю, о чем говорю? Забудь об этом, Роджер.

Я высвободилась из его хватки и пошла к крыльцу. Он догнал меня у порога.

– Вероника!

– Я иду спать, – сказала я. – Уже совсем поздно.

– Подожди, – остановил меня он. – Не сердись на меня. Я всего лишь хочу добиться…

– Я не знаю, чего ты пытаешься добиться, – сказала я, повернувшись к нему. – Уж точно не пытаешься найти выход из всей этой ситуации. Ты целыми днями прячешься там, на третьем этаже, и ты знаешь, в чем причина. Ты знаешь, что стоит за всем этим, и ты знаешь, что тебе нужно сделать. Но ты… Ты ждешь. Почему? Потому что тебе стыдно: ты не хочешь признать, что совершил ужасную, жалкую вещь. Что ж, Роджер, у меня для тебя новости: я все знаю. Я знаю, как низко ты пал. Тебе незачем скрывать это от меня, потому что я все видела. Я видела это воочию. А это значит, что единственный человек, которого ты пытаешься обмануть, – это ты сам.

– Постой…

– Ты хочешь услышать, что ты говорил мне там, снаружи? Ты правда хочешь это услышать? Ты сказал, что запер Теда и выбросил ключ. Как думаешь, что это значит? Это ты ведь у нас уважаемый литературный критик, это ты ведь написал кучу книг и статей, так как же ты прокомментируешь это заявление? Какой тут символический подтекст?

– Я отказываюсь вести разговор, когда ты в таком состоянии, – сказал Роджер.

– Как знаешь.

В этот раз со сцены убежала я.

Я не ждала, что Роджер вернется в кровать. Я ждала, что услышу, как он пройдет мимо и направится в свой кабинет. Никогда не поздно пойти на поводу у своей одержимости. Однако, через пять минут после того, как я выключила свет, скрипнула дверь. Роджер зашел в комнату и сел на кровать. Я понимала, что он опять пытался что-то мне доказать, и затихший гнев забурлил с новой силой. Я не знала, собирается ли Роджер спать. Я-то уж точно нет, и, держу пари, этого он и добивался.

Спать я не собиралась, но и покидать кровать тоже. Как и Роджер, я могла тихо лежать, подпитываясь гневом. Прелести брака. Знаешь, много лет назад – мне было тогда лет тринадцать – я спросила у родителей, в чем секрет их счастливого брака. Не помню, почему. Кажется, это было как-то связано со школьным проектом. Так вот, я спросила их за ужином. И папа, не мешкая, ответил: «Иду на компромисс, а потом уступаю и делаю так, как говорит твоя мама», – на что мама поджала губы и ответила: «Однако».

Маме потребовалось чуть больше времени на размышления. И потом она сказала: «Мы никогда не ложимся спать, не помирившись. Неважно, сколько потребуется времени; мы не ложимся, пока все не уладим». Папа удивленно хмыкнул и сказал: «Я передумал. Соглашусь с твоей мамой». И пока я лежала рядом с Роджером – либо он провалился в сон, либо развил удивительную способность имитировать храп, – вспоминала эти слова. В самом начале наших отношений мы никогда не засыпали, будучи сердитыми друг на друга. Нет, конечно, бывало, что мы не разговаривали, но обычно это бывало вследствие обсуждения относительности достоинств прозы Нормана Мейлера. Не хочу сказать, что эти дебаты были несущественными, потому что они как раз были; я ненавижу людей, которые говорят: «Да это просто слова, чего расстраиваться?» – но по сравнению с тем, как мы разругались той ночью, обсуждение плюсов и минусов романа «Вечера в древности» казалось легкой беседой. В последние дни, даже если мы ложились в одно и то же время, наш спор все равно продолжался. Тот Самый Спор. Конечно, и мои родители засыпали, разозленные друг на друга, потому что иногда кто-то из них уходил спать на диван, и, честно говоря, я представляла, что это была своеобразная гонка – конечно же, негласная: после очередной сильной ссоры один пытался добраться до дивана раньше другого. Мама дала мне хороший совет, но иногда ему было сложно следовать.

И все же, как бы скверно не ссорились родители, я никогда не чувствовала между ними той пропасти, которая зияла между мной и Роджером. Можно поспорить, что я не могла увидеть эту пропасть, так как была еще ребенком, но мы были очень дружной семьей, и даже после того, как я превратилась в подростка-дьявола, я многое замечала. В любом браке, в любых отношениях наступает момент, когда ты понимаешь, что вы не сможете прийти к согласию по тому или иному вопросу; что вам придется оставить все как есть, что бы это ни было. Но тогда… Я не знала, что я… Что мы будем со всем этим делать.