Скажу так тем, кто не видел ее фильмов: если в Рио София Салвадор была глотком тростникового рома – сладкого, но крепкого настолько, что от него могло остановиться сердце, – то София Салвадор голливудского образца была бокалом шампанского.

Нет. Неверно. Не шампанского. Она была шипучкой.

Во время войны американцы ходили в кино, чтобы забыть о бомбардировке Перл-Харбора и боях в Европе и Японии. Придя в кинотеатр, они могли девяносто минут не думать о продуктовых пайках, словно у них достаточно мяса и сахара, чтобы дотянуть до конца месяца. Они могли нежиться в свете гигантского киноэкрана, забыв, что пляжи Лос-Анджелеса обнесены колючей проволокой, что их без устали патрулирует Береговая гвардия, высматривая японские подводные лодки. Окруженные смертью и неопределенностью, американцы стремились к побегу. А кто помог бы им в этом лучше, чем София Салвадор и «Голубая Луна»?

После нашего первого фильма Занук распорядился, чтобы Грасе и ребятам из «Голубой Луны» отбелили зубы, сделали стрижки, выщипали брови и назначили регулярный массаж лица. Дерматолог из клиники «Фокс» прописал Грасе «лечение ультрафиолетом»: сжечь слой кожи, чтобы избавиться от веснушек. Там же провели болезненную процедуру вдоль линии роста волос, чтобы приподнять брови. Целую неделю Граса пряталась в их с Винисиусом номере с красным лицом и лбом в кровавых корках. Студийный доктор щедро снабжал ее обезболивающим, а также «голубым ангелом» и амфетамином. Первое вырубало тебя на ночь, а второе взбадривало перед долгими съемками и бесконечными многочасовыми кинопробами, когда следовало убедиться, что каждый стежок на костюме выглядит в кадре безукоризненно.

График у Софии Салвадор и «Голубой Луны» был изнурительным, музыкальные комедии снимали каждые три месяца: «Рядовая Ширли едет в Рио», «Просто куколка!», «Джи Ай любит Уай», «Мексиканское танго» и многое другое. Из-за однообразия сюжетов теперь трудно вспомнить, где именно снималась Граса: то американка отправляется на юг, в другую страну, то на военную базу, выступать перед солдатами, и начинается кутерьма. Из-за ограничений на расход электричества дневное время стало особенно ценным, поэтому съемки длились с шести утра до заката семь дней в неделю. Дни растворялись, превращаясь в череду выездов на съемочную площадку на рассвете, четырнадцатичасовых съемок, репетиций, примерок и рекламных мероприятий, а топливом служил бесконечный поток «голубого ангела» и амфетамина. Прошло пять лет, а мы могли по пальцам одной руки пересчитать роды, на которых играли все вместе.

С каждым следующим фильмом изображение Софии Салвадор на афишах становилось все больше, а реплики, которые она должна была произоносить, все длиннее, но ни в одном фильме она не стала героиней; у нее были музыкальные номера – два, максимум три. Все мы теперь понимали и говорили по-английски, но с запоминанием сценариев у Грасы была беда. Она часто произносила реплики неправильно.

«Она – моя злейшая наперсница», – говорила она в одном фильме. «Я сделала это скрипя сердцем», – в другом.

Когда Граса пыталась исправиться, режиссеры умоляли ее продолжать.

Занук являлся на каждую съемочную площадку. Он распорядился, чтобы режиссеры записывали песенно-танцевальные номера Софии Салвадор одним дублем, непрерывно.

– Если Салвадор начала петь, не прерывайте ее! – требовал Занук. – Не надо кадров из зрительного зала. На надо реакции. Не надо крупных планов. Снимайте ее в полный рост, и мне наплевать, пусть хоть десять минут это длится.

Некоторые музыкальные номера шли по пятнадцать минут, а так как Занус приказал не прерывать Софию Салвадор, то если Граса или мальчики делали одну-единственную ошибку, им приходилось начинать все заново. Благодаря этому они повторяли каждый номер по стольку раз, что в качестве шутки могли исполнить его с завязанными глазами перед съемочной группой и операторами. Граса могла по жару на лице определить, где находится камера и должна ли она повернуть голову хоть на несколько сантиметров, чтобы картинка вышла получше.

В первом фильме ребята снимались в своих собственных черных смокингах, но потом «Фокс» заказала разноцветные: ярко-желтые, голубые, фиолетовые и оранжевые, чтобы они сочетались с платьями Софии Салвадор. С каждым фильмом безумных расцветок и блесток становилось все больше, и в конце концов байяна, которую мы создали в Рио, стала всего лишь тенью, призраком в оборках и блузах с открытыми плечами. Наряды Софии Салвадор всегда открывали широкую полоску кожи на животе. Разрезы на юбках стали такими высокими и широкими, что Грасе приходилось надевать трусики в цвет. Она продолжала красить волосы в черный и коротко стричься – стиль столь авангардный, что понадобилось полных три десятиления, чтобы его стали повторять женщины на улицах. В ушах у Софии Салвадор болтались громадные украшения самых невообразимых форм: дельфины, колибри и бабочки, яблоки, клубничины.

Она стала лицом мыла «Люкс» и кольдкрема «Пондс». «Бразильская Бомба никогда не отдыхает, – восклицала реклама, – но даже эта девушка-торпеда останавливается, чтобы смазать лицо кремом “Пондс”!» Репортеры из «Фотоплей» и «Сильвер Скрин» охотились за Софией Салвадор, мечтая взять интервью. В журналах она появлялась на вкладке, которую можно было вынуть и приколоть над койкой в солдатской казарме. На одной такой вкладке София снялась в бикини, ее груди прикрывали два больших ананаса, расшитых блестками. На другой она раскинулась на постели из бананов. Когда София Салвадор и «Голубая Луна» выступали в Голливудском солдатском клубе, солдаты аплодировали стоя.

Несмотря на то, что Граса и Винисиус все еще были парой, «Фокс» отправляла таблоидам «честные» снимки, на которых София Салвадор флиртует со звездами типа Рамона Ромеро или Тайрона Пауэра. Студия оплачивала одежду, обувь и бижутерию Софии Салвадор. Во время ланчей и обеденных перерывов Граса требовала, чтобы омаров с маслом и картофель фри доставляли ей в трейлер, и «Фокс» пошла на это. В конце концов, нам ведь все равно не разрешалось сидеть за одним столом в студийном кафетерии «Париж». А так как Бразильскую Бомбу запрещалось фотографировать садящейся в такси и выходящей из него, студия выделила ей и «Голубой Луне» для ежедневного пользования красный «десото» с откидным верхом. Для студии это была обычная практика – рассматривать начинающих актрис как дорогих скаковых лошадей: баловать их, кормить, холить и ожидать, что они будут приносить деньги, пока не выдохнутся.

Я говорю о нашем «изнурительном расписании», вполне сознавая, что пока мы страдали от мучительных примерок и репетиций танцевальных номеров, за океаном люди сражались и умирали, а в самом Лос-Анджелесе легионы женщин, мексиканцев и горожан, чья кожа была темнее, чем считалось в то время приемлемым, строили самолеты, производили бомбы и месили в чанах синтетическую резину. Летом 1943 года жара и дым заводов накрывали Лос-Анджелес, как крышка кипящую кастрюлю. А мы были заперты в этой кастрюле.

Толпы белых матросов шатались по центру Лос-Анджелеса в поисках ребят с мексиканской внешностью, чтобы избить их до полусмерти, и один ассистент со студии посоветовал «лунным» ребятам не появляться в городских клубах. К тому времени мы уже жили в доме на пустынной улице, по которой изредка медленно ползли трамваи из Сан-Фернандо. Там имелись бассейн размером с оперную сцену и достаточно спален, чтобы разместить футбольную команду. Соседей у нас было не много, и никому не было дела до присутствия таких, как Кухня, Худышка, Банан, Буниту и я, – в конце концов, темнокожая прислуга имелась во многих домах Лос-Анджелеса, – и мы жили, как хотели. К тому времени Бразилия уже чудилась нам местом из фильма, родина сохранилась в наших воспоминаниях нетронутой, не задетой переменами. Она была нашим талисманом, она оберегала нас от разочарования и усталости. Она была фотокарточкой, которую мы носили в кармане. Нашим десантным люком, благодаря которому мы думали, что Голливуд – это временное приключение, а его правила, бунты, иерархия, которые заставляют нас страдать, ненадолго. Мы настолько привыкли к кинолжи, что сами начали верить в нее.