голову, что он находится в закрытом мире, не имеющем прямых подпространственных сообщений с другими планетарными системами. В мире, астрономы которого, конечно же, засекли бы такое чрезвычайное происшествие, как взрывное разрушение соседней галактики, но... только тысячи лет спустя после данного события. Только после того, как свет исчезнувших цивилизаций пробьётся к их планете сквозь пространство бескрайнего космоса. Поэтому отсутствие сообщений в СМИ о глобальных космических катастрофах ровным счётом ни о чём не говорит, и спокойствие Таши, базирующееся на доверии к земным обсерваториям, ничем не обосновано.

Глава 27. Возвращение к жизни

Гордо улыбающийся Хадко выложил на стол десять тысячных купюр и триумфально заявил:

– Влёт ушли твои акварели и рисунки, недаром мы потратились на хорошие рамки для них. Так что зря ты причитала, что мастерство у тебя не то, чтобы художествами подрабатывать: в сувенирной лавке туристы начисто смели все пейзажи с тундрой, чумами и оленями. Сват сказывал, все ещё поразились, насколько дёшево за Полярным кругом живопись продаётся, так что цену смело поднимай. Это в Москве, знать, художников пруд пруди, а у нас такое дело – редкость. Да, к слову, сват просил нарисовать большой портрет твоего чудика на фоне северного сияния и снегов. Так чтоб в красках всё и глаза чудные на пол-листа.

– Портреты Стейза тоже продались? – подивилась Таша. – Ты ж говорил, кому они сдадутся?

Хадко замялся, налил себе вторую кружку чая, хитро прищурился и признался:

– Сват подпись под картинками сделал: «Великий дух тундры» и амулеты на рамки понавешал. Словом, продавал в комплекте, твердя, что такие картины без амулетов никак нельзя на стену вешать. – Охотник помолчал, кинул кусочек сахара в рот и с уважением подытожил: – Умный мужик мой сват, кучу лежалого товара таким манером сбыл.

– А большой портрет Стейза ему зачем? – рассмеялась Таша простодушной хитрости старых ненцев. Парочка дельцов в лице Хадко и его родственника считала себя тёртыми калачами, умеющими извлечь прибыль из самого пропащего предприятия.

– Затем, чтоб на самое видное место большую картину «духа» в лавке повесить. Турист – это ж... турист! Ему антураж важен, чтоб продавец – ненец в оленьих шкурах, чтоб вещицы всякие загадочные кругом, тогда он любую байку за правду примет. И ему будет потом о чём дома рассказать, какой сувенир показать, и нам прямая финансовая выгода выйдет.

Бывалого охотника переполняло самодовольство, что с его подачи провернулось такое мудрёное дело, как продажа предметов изобразительного искусства. «Это тебе не лисьими шкурами торговать!» – казалось, было написано на его морщинистом лбу над кустистыми бровями. Он покосился на лежащего на постели «духа тундры» (Эх, знала бы мама-сенатор, до какого высокого звания её сына на Земле повысили!) и прошептал, двигая бровями и усами:

– Ты, правда, передумала его в Норильск везти? Смотри, другую квоту трудно выбить будет.

– Хеймале отвезёт в центр пациента, который больше нуждается в МРТ-диагностике. Стейз пришёл в себя, он в сознании, тактильная чувствительность понемногу возвращается, так что нет причин рисковать комплексным обследованием. Врачей медицинского центра сказками про случайные врождённые особенности и мифами про духа тундры не обманешь.

– Никак не возьму в толк, в чём ты замечаешь его сознательность, – проворчал Хадко, подходя к кровати и придирчиво рассматривая обмотанного бинтами неподвижного больного. Повязки были сняты с лица и рук, а глубокие ожоги на теле ещё продолжали заживать и их ежедневно обрабатывал Хеймале. – Смотри, я склоняюсь над ним, поднимаю его руку – а он никак не реагирует.

– Ты неправ: он сейчас насторожился, но так как чувствовал моё веселье минуту назад, а сейчас ощущает мою уверенность, что всё в порядке, то не считает нужным беспокоиться. Он пока не владеет своим телом, не чувствует рук и ног, но я прошу тебя впредь не трогать его без надобности, поскольку при движениях усиливается его боль. Только по усилению боли он способен догадаться, что произошло какое-то внешнее воздействие на его тело.

– Ты и боль его чувствуешь? – вздрогнул охотник, бережно опуская руку больного.

– Да, всегда, хоть и не так сильно, как её чувствует он сам. – К концу фразы голос Таши сел и охрип. Затопившее её сочувствие заметили, и от Стейза пришла волна лёгкого умиротворения, говорящая ей: «Со мной всё нормально, не переживай понапрасну».

За три последних дня они привыкли общаться между собой таким странным способом. Посыпаясь утром, Таша бежала к постели Стейза и нежно целовала его, получая в ответ на свои чувства волну душевной симпатии. Каждая, даже самая лёгкая её эмоция улавливалась и обращала на себя внимание Стейза. В ответ на транслируемое им чувство озадаченности (удававшееся стратегу особенно хорошо – видимо, он припоминал теоретические затруднения в научных концепциях современной физики), Таша старалась объяснить, чем именно вызвана данная эмоция.

Почему мне радостно? К нам зашли друзья. (Усиленно акцентируемся на чувстве дружелюбия).

Почему я так безмятежна? Я рисую твой портрет. (Эмоции нежности, художественного вдохновения и проказливого веселья: «Папка твоих портретов неуклонно растёт, не ропщи на неизбежное»). Чувство творческого воодушевления прекрасно распознавалось Стейзом и транслировалось в ответ, подтверждая, что он понял её послание. Видимо, приливы научного вдохновения по своей сути мало отличались от поэтического и прочего.

Вечером после установления их связи Таша совершила ошибку, когда перед сном привычно отправилась бегать по тропинкам в пустоте. Она ещё не теряла надежду наткнуться на кого-нибудь из нуль-физиков или хотя бы попасть в пассажирский туннель и как-то обозначить своё присутствие в нём для многочисленных приборов, контролирующих параметры транспортной артерии. Надежды не оправдывались, но для Таши такие походы были единственным, что она могла сделать для возвращения любимого мужчины в родные миры, и она не прекращала попыток.

В первый вечер по возвращении в физическое тело её накрыло еле сдерживаемой паникой, и не сразу пришло осознание, что она ощущает чувства Стейза. Резкий обрыв их мистической связи наурианец воспринял, как тревожный знак и, в тщетной попытке пробиться в реальный мир и прийти ей на помощь, стратег слетел с кровати и грозно рычал, оскаливая выдвинувшиеся клыки. И никакие бинты не мешали мужчине выглядеть устрашающе грозно, а неработающие органы чувств не препятствовали ему ползком пробираться в сторону Таши – в том направлении, откуда доносились отголоски её чувств перед их исчезновением.

Впредь таких встрясок она своему мужчине не устраивала: после долгих безмолвных объяснений, они выработали систему сигналов, предупреждающих о её