велосипедном шлеме – он лихо взял подъем, остановился у конца подъездной дорожки и слез с велосипеда. Второй, рослый, в смокинге, без шлема, низко опустив плечи, вел велосипед, толкая его перед собой, как сани для собачьей упряжки.

Стрекотали цикады – или это невидимый трансформатор на телефонном столбе ритмично зудел в ночной тишине. Здешние дома все стояли фасадами к холмам, туда же выходили их панорамные окна и сдвижные двери, а со стороны улицы они казались глухими бункерами. Если бы мужчины подкрались сюда с противоположной стороны, со стороны каньона, точно местные койоты, они бы застали обитателей дома врасплох. Александер Бруно, во всяком случае, мог бы предложить так и сделать, если бы за время велосипедной поездки не выбился из сил и не расцарапался до крови – его смокинг пропотел, а брюки порвались на коленях. Довольно уже и того, что они сюда добрались.

Гэррис Плайбон прислонил велосипед к разросшимся кустам. Бруно последовал его примеру. Костяшки его пальцев тоже кровоточили: один раз на Юклид-стрит он свалился с велосипеда, и ему еще повезло, что он не ударился головой об асфальт или о припаркованный автомобиль. Он не чувствовал ни коленей, ни костяшек пальцев из-за опоясывающей его ребра жгучей боли – результат не падения с велосипеда, а короткой поездки по крутому подъему, после которой он бросил крутить педали и, вцепившись в руль, покатил велосипед в гору. Что-то, может быть его кровь, булькало в легких.

Бруно крепко сжал берлинский камень в кармане. Возможно, так он готовился учинить бунт в этой безмятежной и ненавистной державе. Правда, он не видел ни единого окна, куда можно было бы швырнуть камень. Но потом он заметил одно – стеклянный треугольничек над темной дверью, под козырьком крыши, в котором отражалась синева ночи и черная листва. Еще одно шпионское зеркало, за которым притаился Столарски и тайком следил за происходящим? Бруно взвесил камень в руке, выгнул запястье и кинул. Точный страйк – камень с тонким звоном разбил отражение. Берлинский талисман Бруно исчез в глубине дома. Но дом остался непотревоженным.

– Ты что делаешь? – прошипел Плайбон, как раз открывший правую дверцу незапертой «вольво» Тиры Харпаз.

– Заявляю о своем приходе, – запальчиво отозвался Бруно, который еще не мог отдышаться после усиленной работы педалями на протяжении, как ему показалось, многих миль.

– У него для этой цели имеется дверной звонок. Но мне нравится твой стиль, товарищ!

– Спасибо!

Бруно стоял в конце подъездной дорожки и вглядывался в дом. Улица позади них была тиха. Залив, ожерелье мостов, далекие башни – все, что они заметили по пути сюда, обогнув городской парк Роуз-гарден, осталось за холмом. И Беркли, с его многоквартирными домами, Пиплз-парком, был столь же далек от этого мирного оазиса, как берлинский Нойкёльн от Кладова. Бруно произвел единственный выстрел и остался ни с чем. У цитадели Столарски не было причины как-то отреагировать на его появление. Может, ему удастся снять «ягуар» с тормоза и откатить от гаража? Но Столарски едва ли оставил ключи в замке зажигания – это уж совсем маловероятно, да и машина была явно заперта.

– Плайбон, хренов хорек, это ты там?

Бруно не услышал, как щелкнула дверь. В темноте, скрываясь за дверью, стоял Столарски. Плайбон молчал.

– Какого хрена ты разбил мне окно?

И снова Плайбон не проронил ни звука. Бруно тоже не подал голоса.

– Ты не один? – Вероятно, он заметил два велосипеда в кустах.

– Не стреляй, – произнес Плайбон.

– Выходите на свет, чертовы уроды-анархисты.

– Тут их нет, Кит, – Плайбон скользнул на пассажирское сиденье «вольво», оставив дверцу открытой, чтобы его осветила лампочка внутри салона. Он поднял руки.

– Кто это там с тобой, а? Один из твоего революционного воинства, хорек хренов? Это и есть твое великое действо? Два чувака и камень? А где же плакат «Сожрите богатых!», а?

– Это я, – дрожащим голосом негромко произнес Бруно.

Он шагнул вперед и, обойдя распахнутую дверцу «вольво», оказался на виду.

– Господи воля твоя! Вы только поглядите на него! Одет по последней моде! Весь в крови и соплях да с запонками. Ты похож одновременно на доктора Франкенштейна и его монстра, точно вас сшили, как сиамских близнецов.

Когда Бруно приблизился, Столарски вышел из-за двери. В руке он держал пистолет, стволом вниз. Он был босой, в одной тонкой футболке. Под футболкой во тьме угадывались, словно эскизный набросок, очертания его гениталий – торчащий из волос пенис смахивал на второй саркастически наморщенный нос.

– Ты, хорек хренов, забирай свое добро и проваливай!

Голос Столарски изменился: стал вкрадчивым и беззлобным. Он непринужденным жестом махнул пистолетом, словно указывая Плайбону направление движения, – как будто стирал ненужную картинку с экрана. Плайбон как ни в чем не бывало набил карманы окурками с травкой.

– Мне надо вернуться в закусочную.

– Не сомневаюсь.

Плайбон вылез из «вольво», взгромоздился на свой велик и умчался прочь.

– Заходи, Флэшмен.

Бруно последовал за полуодетым хозяином по коридору, подсвеченному крошечными красными и голубыми лампочками, утопленными в плинтусы. Он слышал собственное свистящее дыхание. Коридор вел в большое помещение, озаряемое бледными бликами ночного неба. Когда они дошли до конца коридора, его взору предстало панорамное окно – этого следовало ожидать, но все равно его поразил открывшийся вид: теснящиеся верхушки деревьев, плотной стеной тянущихся на горизонте над головокружительной бездной под холмами, и совсем вдалеке круто уходящие вверх холмы на противоположной стороне каньона. Почва и скалы желтоватого цвета были покрыты редкой растительностью, а кривые деревца растопырились, точно скрюченные пальцы мультяшной ведьмы. Ущербная луна висела высоко в небе и серебрила смахивающие на волосатый пудинг ягодицы Столарски и содержимое комнаты: диванчик и кресла, книжные полки, репродукции в рамах, отдельно стоящий бар с бутылками, ведром для льда, смятыми салфетками и какой-то штуковиной в форме гондолы – не то увлажнитель, не то ионизатор воздуха, – низкий кофейный столик, на который хозяин небрежно положил пистолет, картинно крутанув его на столешнице, словно предлагая сыграть в «бутылочку».

– Хочешь выпить?

Бруно хотелось воды, но еще больше он хотел ничего не принимать от Столарски. Он помотал головой.

– Пластырь нужен?

– Нет.

– Тогда какого рожна ты сюда заявился?

– Где Мэдхен?

– Мэдхен в порядке. Ты что, ее евнух?

– Я хочу с ней поговорить.

– Прости, она не может сейчас говорить, в данный момент она занята. – Столарски согнул ноги в коленях, обеими руками обхватил гениталии, затряс головой и высунул язык. – Ты меня понял? За-ня-та.

Фыркнув, Столарски направился к бару и долил себе скотча в недопитый стакан.

– Да шучу я, Флэш. Она в