В предвкушении этого и окончания бесконечных переходов, он спокойно проявился в реальном мире. В комнате было шумно, в ней шла свальная драка.

Около десятка громил, вооружённых короткими мечами, в тесноте ограниченного пространства навалились на обитателей убежища. Узкий ход в комнату обороняли молодой человек и женщина, не пропущенные полем ходьбы к замку.

Женщина, ловко и точно нанося удары и отбивая их, визжала громко и высоко, словно долго не заводящаяся машина. Молодой ухал при каждом поднятии и опускании длинного меча и казался более медлительным, хотя его тяжёлое оружие било вернее и сокрушительнее, чем лёгкая рапира напарницы.

Напель сжалась в комок и с ногами сидела в постели на подушке, спина её упиралась в угол комнаты. Глаза девушки неимоверно расширились, она надеялась применить свой убийственный взгляд, памятный Ивану, и ожидала, когда нападавшие ворвутся в комнату. Впрочем, она отчётливо понимала свою полную беспомощность. Ну, поразит она одного-двух, но остальные достанут своими мечами до неё.

Защита ослабевала. Молча отшатнулся и упал, отвалясь в сторону, молодой человек. Безвольные руки выпустили меч, и тот со звоном свалился на пол. Женщина с удвоенной силой завизжала и заработала клинком.

Иван как раз застал эту картину схватки. Реакция его была решительной. Он ухватил рюкзак и сунул руку за бластером.

— Нет! — испуганно воскликнула Напель и вскочила на ноги. — Здесь, Ваня, нельзя! Только холодное оружие… Мечи… Уводи… Уводи меня отсюда!

— А она?

— Это её долг!

— Ты что?! Я не могу… бросить!

Как он мог бросить того, кто встал на защиту Напель, а значит, и его. Да за одни те мгновения, когда он вышагнул из поля ходьбы и не успел сразу понять происходящего, а она, эта сварливая мужененавистница, заслонила его от неминуемого удара, он не мог оставить её одну против толпы разъярённых мужчин.

— Ваня, уходи-и-м!

Напель повисла у него на руке. Он бессознательно отталкивал её и в то же самое время подтаскивал к двери, чтобы вступиться за последнего защитника и помочь ему.

Помощь опоздала.

Багрово сочащееся жало меча вынырнуло из спины женщины и не достало самого Ивана нескольких сантиметров. Визг женщины перешёл в басовитый храп, и последняя защитница свалилась поперёк прохода. Поразивший её мужчина выдернул меч из её тела и с выпученными глазами, в которых не отражалось ничего, кроме страха и стремления к убийству, разбрызгивая капли крови, замахнулся на ходока.

Иван был вынужден обороняться. Ему помогала теснота в комнате. Мечом особо не размахнуть, только в укол, но для того надо попасть в цель, а цель — Иван — не давалась.

Потянулись руки, стали рвать на ходоке одежду. Толкачёв расчётливо отбивался и отступал. На постели стояла Напель. Она одного уже ослепила своим непостижимым взглядом, и тот стал мешать нападавшим. Его просто повалили с ног и растоптали.

Иван отбивался и поражал. Напель накапливала силы для нового выброса энергии из глаз…

И всё-таки их загоняли в угол. Времени достать бластер или наган, дабы пугнуть озверевших нападавших вопреки запрету Напель, не было. Оттого чувство злости одолевало Ивана, он терял рассудок и превращался в берсеркера. И наверняка бы погиб от меча…

— Стоять всем! — вдруг выкрикнула Напель страшным и незнакомым Ивану голосом, от которого дрогнули стены, и как будто стали распадаться на глазах.

Окрику нападавшие подчинились сразу, чуть отпрянули. Они с ужасом ожидали чего-то ещё более страшного, чем схватка со ставкой на жизнь. У Ивана от неожиданности по коже поползли холодные мурашки, он непроизвольно стал разворачиваться к Напель.

— Ваня, — она кошкой прыгнула ему на спину, — уходим отсюда!.. Быстрее!

Он перешёл в поле ходьбы, оставляя противников перед пустотой, которая их поразила, не менее сильно, чем приказ Напель.

— Говорила тебе, — колола она прямо в ухо Ивана, когда тишина и полусумрак дороги времени охватили их. — Надо было уходить раньше, а тебе надо было влезть…

— Нечестно так… — Огрызнулся он. — Нечестно бросать тех, кто… с тобой… — Он говорил и понимал, что молодой человек и эта капризная, но такая мужественная женщина, были обречены ещё до того, как в комнату неизвестно как прорвались вооружённые люди. Их бы пришлось бросить по другую сторону временного барьера. Однако, даже понимая это умом, он не был согласен с тем, что их следовало бросать ещё живыми и уходить навсегда. Оттого не мог остановиться и бубнил: — Нельзя так…

— Ваня, возьми себя в руки! Ты думаешь, мне легче? Отнюдь. Для тебя они просто некто, кого ты не смог провести к замку, а для меня они — часть меня…

— Прости… Откуда они взялись? Эти… Как узнали?

— Узнали, значит. Нас было слишком много. Кто-то чужой мог выследить или кто из нас сказать что-нибудь лишнее. Или напали на твой след.

— Маклак?

— У Пекты много верных псов. Может быть, и Маклак. — Она соскользнула с его спины, крепче схватилась за его руку, прижалась. — Пошли, Ваня. Ничего уже не сделаешь, не вернёшь… Нет, веди меня чуть левее, там заросли реже…

Ей пришлось поистине продираться сквозь заросли кустов и деревьев. Она извивалась, наклонялась, обходила, ползла, но её дорога, не в пример другим, вела прямо к замку.

Шагая уже по переходам и лестницам замка, Иван смог критически осмотреть и ощупать себя. Жёсткая щетина отросла, джинсы порваны, в прорехи куртки видна серая бронерубаха, такая полезная против пуль и уколов, но беспомощная от тяжёлого удара меча. Кровь капала с подбородка, и заметившая это Напель промокнула её своим благоухающим платком.

— Любишь, Ваня, подраться, — осудила или просто спросила — не понять.

— Тоже мне любовь. Кому охота?

— Ты не поверишь, — она лукаво улыбнулась, словно минутами раньше на её глазах не умирали преданные ей люди, — но я так люблю, когда мужчины дерутся.

— Какая корысть? Кулаки, синяки… Потом вонючим от них разит.

— Корысти никакой, но когда выходят такие как ты, Ваня, есть на что посмотреть.

— Ну, уж, — сказал недоверчиво Иван, понимая её грубую лесть, и расплылся в улыбке

Наперекор всему тому, что было, что будет, он был собой доволен.

Выйдя в реальный мир, тут же заметил себя, в прошлом, ожидающего Кароса. Попытался предупредить о нападении — контакта не получилось, да и Напель торопила. Ей было необычно и неприятно видеть их обоих сразу. Он махнул себе рукой. Вспомнил свой внешний вид, — представший перед ним тогдашним: небритый, оборванный и с дурацким синим рюкзаком, — и расстроился.

Лестница

Измотанный сложными и долгими переходами по дороге времени без передышки, порой с тяжёлым грузом на плечах