— Я так долго рассказываю вам о преступлениях Росаса, — продолжал дон Луис, — для того, чтобы вы хорошо представляли, с каким человеком мы имеем дело и насколько священна для нас та война, которую мы ведем с ним; во имя ее мы должны отдать наш последний грош и пролить последнюю каплю нашей крови.

Мой отец показал мне пример, и я последую ему.

Первого января тысяча восемьсот сорок третьего года восточная армия, собравшаяся на высотах Монтевидео, увидела приближавшуюся вражескую армию, но, вместо того чтобы искать убежища за стенами города, она удовольствовалась тем, что попросила дать ей провиант и снаряжение, и, оставив город на попечение жителей, которых ей надлежало защищать, отошла на равнину, чтобы иметь свободу маневра, и сказала городу: «Обороняйся сам и рассчитывай на нас».

Райт, день за днем описавший историю нашей борьбы с Росасом, изобразил положение Восточной республики после битвы при Арройо-Гранде и завершил рассказ о тысяча восемьсот сорок втором годе следующими мрачными строками.

«Декабрьское солнце, погрузив свои лучи в океан, оставило нас: разбитых за своими пределами, без оружия, без солдат, даже внутри своих пределов, без воинского снаряжения, без денег, без доходов, без кредита».

Таким образом, положение Монтевидео было почти безнадежным.

К счастью, нашелся один человек, который, когда все уже отчаялись, вовсе не потерял надежды.

Этим человеком был полковник Пачеко-и-Обес.

Его воззвания, полные энергии, его вера в победу общенародного дела возродили угасший энтузиазм и воодушевили жителей, и, как я уже сказал, ему первому после сражения при Арройо-Гранде удалось собрать отряд в тысячу двести человек и объединить вокруг себя силы сопротивления.

Генерал Ривера стал главою Республики.

Третьего февраля тысяча восемьсот сорок третьего года он образовал новое министерство. Общественное мнение выдвинуло на пост военного и военно-морского министра полковника Пачеко: он получил это назначение. В том положении, в котором мы находились, военный министр был своего рода диктатором.

Все, кто мог носить оружие, были призваны в армию, ничто не могло освободить их от службы.

Не допускалось ни одного исключения.

Военный министр издавал указы и лично следил за их исполнением.

Первый его указ гласил:

«Родина в опасности.

Кровь и золото граждан принадлежат родине. Тот, кто откажет родине в своем золоте и своей крови, будет наказан смертью».

В тот день, когда был опубликован этот указ, мой отец отнес в министерство финансов около миллиона в золотых и серебряных монетах, драгоценностях, бриллиантах и столовом серебре.

К слову, жесткая политика военного министра коснулась и его собственной семьи.

Вражеская армия приближалась; предстояли сражения; нужно было найти достаточно большой дом, чтобы разместить в нем госпиталь; полковник заметил, что его собственный дом как раз отвечает этим требованиям. Он выселил из него свою мать и своих сестер.

«Но наша мать больна, она окажется без крыши над головой», — сказали ему сестры.

«Не может быть, — ответил полковник, — чтобы во всем Монтевидео не нашлось двери, открывшейся, чтобы дать приют матери военного министра».

Дом моего отца распахнул свои двери. Мы приютили больную мать и обеих сестер-изгнанниц, а осажденный город получил госпиталь.

Два молодых человека, двоюродные братья министра, понадеявшись на свое родство с ним, не подчинились указу, который превращал в солдат всех, кто был способен носить оружие. Министр приказал взять обоих в их же домах и препроводить в армию.

Полковник Пачеко издал указ, отпускавший на волю всех рабов. Семья президента, несмотря на декрет Республики, оставила у себя двух негров; полковник Пачеко лично прибыл к президенту Республики, и два раба стали солдатами.

Дон Луис Баена, один из крупнейших негоциантов города, был уличен в переписке с врагом. По закону ему полагалась смертная казнь, и действительно, трибунал приговорил его к расстрелу. Тогда иностранные негоцианты объединились и попросили помилование для Баены, а поскольку они знали, что казна Республики пуста, то предложили выкуп в триста тысяч франков, предназначенный на обмундирование для армии; члены правительства склонялись к помилованию. Пачеко остался непреклонен.

— Если бы жизнь виновного могла быть куплена за деньги, — сказал он, — то казна, какой бы бедной она ни была, выкупила бы жизнь Баены, но жизнь предателя нельзя купить!

И Баена был расстрелян.

Росас ответил на этот акт правосудия и самоотречения убийствами и казнями.

После сражения при Арройо-Гранде отрубили головы пятистам пятидесяти шести пленным; их вели обнаженными, группами по двадцать человек, со связанными руками; каждую группу сопровождал палач. Придя на место казни, пленные один за другим вставали на колени. Палач шел вдоль ряда, на ходу бритвой перерезал сонную артерию, жертва падала и испускала последний вздох, а палач в это время уже подходил к следующей.

Это было, так сказать, рядовое убийство. Но высшие офицеры Росаса пристрастились к ужасным развлечениям.

Майор Эстанислао Алонсо был забит насмерть палками.

С лейтенанта Акоста заживо сняли кожу, и он умер, крича: «Да здравствует свобода!»

Майор Хасинто Кастильо, капитан Мартинес и младший лейтенант Луис Лавань были разрублены на десять тысяч кусочков — казнь, придуманная китайцами.

Полковник Инестроса, раздетый догола, сначала был покалечен; затем ему отрезали уши и вырвали клочья мяса из тела, и, наконец, когда весь он обратился в одну большую рану, солдаты прикончили его ударом штыка, предварительно позаботившись вырезать широкую ленту кожи, чтобы сделать из нее перевязь для своего командира.

И таких примеров можно привести еще сотни.

Осаждающие ошибались: они полагали устрашить нас этой ужасной резней, но вместо того лишь доказали, что лучше сражаться до последнего вздоха, чем попасть в руки солдат Росаса.

Я рассказал вам о том, как полковник Пачеко отдал свой дом под госпиталь; мой отец поступил так же, и его примеру последовали еще трое. Эти пять госпиталей насчитывают тысячу коек. Их обслуживают с благоговейной заботой, выказывая при этом благородную щедрость. Каждая состоятельная семья отдала столько кроватей, сколько могла. Аптекари бесплатно поставляли лекарства. Врачи не брали вознаграждения за свои визиты. Дамы стали сестрами милосердия и остаются ими до сих пор. Наконец сегодня город одевает, кормит и полностью содержит за свой счет двадцать семь тысяч беженцев, пришедших искать спасения за его стенами.

В счастливые для Монтевидео времена, когда под окнами на улицах распевали серенады, а из окон на улицы доносились целые концерты, дружеские вечеринки Монтевидео могли бы поспорить своей доброй славой с Лиссабоном, Мадридом и Севильей. Их восхитительная атмосфера и искреннее, непритворное гостеприимство доставляли наслаждение европейцам, удивленным, что на этой почти не затронутой цивилизацией земле они нашли всю утонченность ума и всю изысканную роскошь Старого Света.