Ну, хоть один из нас спасется!

— Как скажешь!

Я сплел руки и подсадил Машу себе на плечи. Она оказалась неожиданно легкой, как воробышек. Пальцы ее тут же уцепились за какую-то трещинку, она подтянулась, и ее ноги — сначала одна, потом другая — слезли с моих плеч.

Я посмотрел вверх. Маша — две руки в щели, одна нога на крошечном выступе, вторая болтается в воздухе — улыбнулась мне. Не подбадривающе, с искренней радостью — она была в своей стихии!

— Запоминай, за что я цепляюсь, — сказала она. — Только не лезь за мной прямо сразу!

— Ты же в брюках, — возразил я. — И потом, мы спим в одной постели! Маша осуждающе покачала головой, но на губах у нее по-прежнему плясала улыбка.

— Дурачок! Если я сорвусь, я и тебя снесу вниз.

— Хорошо! Я сначала удостоверюсь, что вас там наверху не сносит, — пообещал я.

Что я никогда не смогу повторить Машин путь, я понял уже через несколько секунд. Это была не женщина, а плющ, который упрямо тянул свой побег вверх, цеплялся за малейшую неровность и, отталкиваясь оттуда, устремлялся дальше вверх.

До вершины скалы оставалось несколько метров, когда Маша остановилась на каком-то небольшом уступе и выпрямилась, приникая спиной к обрыву. Кричать друг другу мы боялись, и она сделала энергичный жест, призывая меня начать подъем. Но почему она остановилась перед самой вершиной? Я таким же энергичным жестом показал, чтобы она лезла дальше. Но Маша замахала рукой так, что чуть не слетела со своей ступеньки. Дожидаться, когда это произойдет, я не стал.

Вступая в новые отношения с внешним миром, нужно понять, кто ты в данный момент. Если ты — инородный, внешний предмет, тебе на этом отвесном склоне не удержаться. Я всеми силами постарался почувствовать себя частью скалы, камнем, оторвать который от родной стенки могла только огромная сила. И что с того, что этот камень медленно, но упрямо пытается подниматься вверх? Он же при этом не отрывается совсем.

Повторять все движения Маши, даже если я бы их и запомнил, было немыслимо и по другой причине. Мы были разного роста. Руки мои сами находили другие, недоступные ей возможности, только вот ноги иногда путались — в каком порядке куда наступать. Через пять минут я уже цеплялся за неглубокий, со ступню, выступ, на котором, распластавшись вдоль каменной стены, стояла Маша. Я подтянулся и лишь в последний момент чуть было не потерял равновесие. Рука моя судорожно забилась в пустоте. Ее подхватила маленькая, но крепкая ладошка. Архимед был прав — нужна не сила, а точка опоры.

Я надеялся, что на этой высоте уже будет виден вертолет, по-прежнему круживший над лагерем разбойников. Но нет! Под защитой склона деревья здесь разрослись, и листва не давала нам возможности подать сигнал бедствия.

— Ты бы лучше добралась поскорее до вершины и помахала вертолетчикам, — проворчал я.

— Не могу. Я ждала тебя — мне не хватает нескольких сантиметров, чтобы уцепиться вон за ту щель.

Мы переглянулись. Чего-то и Маша не могла сама! Но я был рад помочь — нам обоим!

— Тебя подсадить?

— Ты не сможешь — мы оба рухнем.

Я, хотя Маша утром, за завтраком, и говорила, что этого нельзя делать, посмотрел вниз. Пятиэтажный дом, я сказал? Все семь этажей!

— И как тогда?

— Ты уцепись вон за ту трещину и за этот выступ. Не тот! Вон где сейчас моя рука!

— Уцепился.

— Держись изо всех сил, а я залезу ногой тебе в карман джинсов.

— Он выдержит? Давай я просто руку тебе подставлю!

— Рука точно разожмется. А карман, может, и выдержит.

— Хорошо! Сейчас ты главная! Но только сейчас, — поправился я, не уточняя, что «потом», возможно, уже и не будет.

— Если будем падать, — продолжала Маша, — постарайся оттолкнуться от скалы и падать на деревья. Чем больше веток ты пересчитаешь, тем больше у тебя шансов выжить.

— А ты сама что, полетишь?

— Ага! В том же направлении, что и ты!

Любопытно, что в нормальном состоянии мы с Машей совсем не шутили друг с другом.

Моя напарница развернулась лицом к стене. Она ухватилась рукой за какой-то выступ, переступила правой ногой и, встав на носок, дотянулась левой до моего кармана. В джинсах, к счастью, разрез кармана не сбоку, а спереди. Я отпустил одну руку и оттопырил край кармана, чтобы было, за что зацепиться носку ее кроссовки. Впившись мне в плоть. Маша на секунду перенесла вес на эту ногу. Я говорю «на секунду», потому что она тут же выпрямилась и левой рукой ухватилась за мою голову. Мы так не договаривались, но вы бы что, стали спорить? А дальше она куда-то переступила правой ногой, снова перенесла вес, теперь встала на мою голову левой ногой, оттолкнулась и в следующий момент оказалась на вершине скалы.

Я посмотрел вверх: Маша легла на склон обрыва и теперь улыбалась мне. Нас отделяло от силы метра три.

— Хочу убедиться, что не сбросила тебя вниз, — громко прошептала она.

— А хотела? — таким же громким шепотом отозвался я.

Маша только покачала головой. По-моему, жест этот в совокупности с мимикой означал, что в принципе хотела бы — и есть за что — но не сейчас.

— Ты запомнил, как лезть?

— Очень хорошо! Слезай сюда — теперь моя очередь!

Маша засмеялась, и вдруг ее лицо исчезло. Теперь я видел только узкую полоску неба между листвой и каменным обрывом.

— Эй! Сюда! — донеслись до меня ее крики.

Услышат ее с вертолета? И понимают ли там по-русски? Я надеялся, что Маша все же сопровождает свои слова жестами сигнальщика на баке.

Я посмотрел вниз и замер.

Это был странный, исключительный момент. Лесные братья — я узнал своего похитителя в драной сиреневой майке — стояли внизу и молча разглядывали сбежавшего пленника. Я был перед ними совершенно беззащитен — прижавшись к скале в позе распятого, не смея двинуть ни рукой, ни ногой. Мой голодранец в сиреневой майке держал в руке винтовку — дедовскую, допотопную, но, похоже, в рабочем состоянии, раз один из разбойников протянул к ней руку. Но мой похититель только дернул плечом. И вправду, стрелять в меня не было никакого смысла — в меня достаточно было попасть чем угодно: яблоком, камешком! Но разбойник только зло посмотрел на меня. А может, и не зло — просто сверкнул глазами, на таком расстоянии непонятно. И лесные братья растворились под завесой растительности.

Карма? Какое счастье жить в стране, где каждый уверен, что то, что он сделает другому, неминуемо произойдет и с ним самим! Сколько бы наших казачков, или афганских моджахедов, или боснийских ополченцев — с кем еще я оказывался в подобных ситуациях? — запросто сняли бы меня одним выстрелом. Просто из озорства — и из чувства безнаказанности, что самое страшное на войне! А эти — нет! Упустили, так упустили — греха на душу брать не хотят. Благословенная земля!