Моя трансформация в Пемалхима была завершена через несколько дней после прибытия в Гелиополь, когда святая реликвия вернулась в заупокойный Инаров храм. В дороге, ссылаясь на потерю памяти, я осторожно расспрашивал дружинников о городе, своем жилище и домочадцах, которых оказалось немало: слуги, конюхи, смотрители скота и житниц, кузнецы, ювелиры и повара. Кроме городского дворца, усадьбы и земельных угодий, Пема владел мастерской по изготовлению папируса, виноградниками и каменоломней в Восточной пустыне, где добывался известняк. За всем этим следили писцы из роме, а главным над ними был Исери, семья которого служила клану Инара с незапамятных времен. Были еще и женщины, Туа и Бенре-мут, не жены, а наложницы, что, однако, не делало их отношения с Дафной безоблачными. Я подарил их Иуалату; тот восхвалил мою щедрость, а в доме моем воцарился мир.

Усадьба Пемалхима располагалась среди смоковниц и пальм в четверти сехена (или примерно в трех километрах) от города. Просторный дом, сложенный из кирпича-сырца, колодцы и водоем при них, конюшня с ослами и лошадьми, кузница, давильня и подвал, где выстаивалось вино, хижины работников и отдельное строение, в котором жили мои воины, младшие сыновья клана, не имевшие пока ни земель, ни семей. В доме было слишком людно, ибо персоне ранга Пемалхима полагались носители табуретов и опахал, виночерпии и стольники, оруженосцы, писцы и масса назойливых слуг. Это было неизбежно; в своих экспедициях я замечал, что в прошлом люди тянулись друг к другу, не сознавая прелести уединения. Древний стадный инстинкт, страх перед хищными животными или врагами, требовал сбиться потесней в толпу, без разницы – в пещере, в деревне или в городе. Тот же инстинкт требовал сплочения вокруг вождя и господина, который карал и награждал, являлся источником благ и наказаний, а главное – гарантом безопасности. Одиночество, столь привычное нам, окруженным заботой конструктов, было в эти времена редкой роскошью или знаком проклятия; им наслаждались цари, его вкушали отщепенцы и изгои вроде прокаженных.

Я повелел выстроить дом в роще смоковниц, по другую сторону водоема, и запретил подходить к нему ближе сорока шагов. В этом убежище я занимался своими исследованиями, изучением древних записей на папирусе и коже, встречался с людьми, способными поведать нечто интересное, и систематизировал накопленный материал. Пожалуй, одним из главных занятий стала работа с модернизированными ловушками; я рассеял их более тысячи и мог теперь наблюдать за фараоновым двором в Танисе, за Саисом, Мендесом, Буто, Мемфисом, Фивами и сотней других городов и мест, включая Синай, Палестину и финикийское побережье. Несколько раз я переправлялся через Нил со свитой из воинов и загонщиков, чтобы поохотиться в Западной пустыне. Нельзя сказать, что много столетий назад, когда я сражался в войсках Яхмоса и владел поместьем в Танарене, эта земля была раем, но все же в ту эпоху оазисов здесь было больше, рощи акаций, тамаринов и каштанов перемежались зарослями травы, и всякое зверье, быки, антилопы, жирафы, львы и другие хищники, водилось в изобилии. Теперь перемены были заметны повсюду: пересохшие русла ручьев и речек, языки песка, что жадно слизывали зелень, сухие травы, редкие поникшие деревья. Еще не пустыня, но уже не кишевшая жизнью степь минувших времен… Обитали тут большей частью змеи, шакалы, грызуны да страусы, и отыскать крупное животное, подходящее для внедрения ловушки, было нелегко.

В эффективности этого ментального инструмента я убеждался с каждым новым днем. Память моя хранила множество его носителей, и стоило мне произнести «Чару« и представить человеческое лицо или облик животного, как я оказывался в Библе или Тире, Газе или Мегиддо, Фивах или Саисе, а иногда – в море на торговом корабле или среди засушливой саванны. Облик, сопровождавший код вызова, был обязательным условием для опроса конкретной ловушки, но иногда я развлекался тем, что требовал связи без определенного адреса. Вначале это не давало результата; либо я был один в этой исторической эпохе, либо мои коллеги не использовали модуль Принца. Но однажды ответ пришел – первый из многих, что возникали в моем сознании в последующие годы. Зеленые джунгли расстилались внизу подо мной, я глядел на них сверху, с горного склона, на юго-востоке вставала гряда курящихся дымом вулканов, и к ним пролегала узкая тропа. По ней, среди высоких колючих кактусов, двигались цепочкой люди – медно-смуглые, черноволосые, с яркими перьями в высоких прическах и почти нагие. На теле – только пояса с пропущенным между ног лоскутом шкуры и сумками, плетенными из травы; щеки, лоб и подбородок покрыты сложной татуировкой, уши оттянуты до плеч тяжкими каменными серьгами. Каждый несет копье с обсидиановым наконечником и узловатую дубинку или меч. Мечи деревянные и похожи на грубые пилы – в расщеп вставлены обсидиановые острия. Люди двигаются быстро и осторожно – сразу понимаешь, что вышли в военный поход.

Мексика, решил я, район между Восточным и Южным Сьерра-Мадре. Вулканы, скорее всего, Попокатепетль и Орисаба, на востоке – залив Кампече, на западе, километрах в трехстах, Тихий океан. А эти люди, кто они такие? Ольмеки? Нет, пожалуй, рановато для ольмеков… К тому же их воины облачались в рубахи из хлопка и сандалии, а оружием им служили медные секиры и луки. Эти, татуированные, более древний народ, прошедший, как мои ливийцы-ошу, тенью в истории. Ни памяти о них не сохранилось, ни легенд… Сейчас в Квезинаксе каменный век, и письменность изобретут еще не скоро.

Но все-таки мы о них узнаем! Кто-то из моих коллег трудится в этом периоде, вселившись в плоть правителя или жреца, охотника или воина. Кто-то, использующий ловушку Принца… И, вероятно, есть и другие наблюдатели.

Вскоре я убедился в этом, поймав послание из долины Янцзы. Потом приходили ответы из Иберии, с юга Африки, из Полинезии, Индии и с берегов Евфрата. Случайные, отрывочные, но такие чарующие картины! Безбрежная океанская гладь под ярким солнцем и флотилия пирог, бороздящих лазурные воды… Африканская саванна, чернокожие охотники с огромными, похожими на лодки щитами выслеживают львов… Равнина Месопотамии, изрезанная каналами, всходы пшеницы и ячменя, городские стены, которые надстраивают сотни ремесленников – мелькают смуглые руки и кирпичи, кирпичи… Священный танец – стройные женщины с закрытыми шелком лицами изгибаются, кружатся перед статуей бога со слоновьим хоботом… Горы, поросшие миртом, сосной и дикой оливой, напряженный лук, быстрый полет стрелы, падающий олень с кровавым пятном под лопаткой…

Я видел это, и чувство общности, единения с моим Койном охватывало меня. Сколько их было здесь, моих соратников, во временах, когда мир содрогался от поступи ассирийских полчищ? Наверное, десяток-другой, но этого хватало, чтобы напомнить: не мир содрогается, а только малая его частица, едва ли тысячу километров в длину и ширину. Не ведали об ассирийцах за Гималаями, не слышали в великих евроазиатских степях, в лесах Сибири и Квезинакса, в африканских джунглях и австралийском буше. Земля была огромна, и Гималаи, Сибирь или Мексика казались недоступнее, чем Тоуэк или Кельзанг в мою эпоху.

Ловушки, рассеянные мной и другими наблюдателями, помогали это осознать. Стоит ли удивляться, что я, работая с ними, то и дело вспоминал о Принце? Вспоминал его чаще, чем Тави и Тошку, Егора и Павла, Давида и Витольда… Они не были связаны ни с воплощением в Пемалхима, ни с нынешним моим исследованием, и лучше бы о них не думать, как и о тех временах, которые наступят через много тысяч лет. Что же до мыслей о Принце, то они были назойливы, сопровождая едва ли не каждый отстрел и опрос ловушки. Каэнкем–Чару, Чару–Каэнкем… Кто ты, Принц, окруживший свой разум защитным кольцом? Изобретатель? Ученый? Или нечто большее? Ну, не большее, а, скажем так – иное? Каэнкем–Чару, Чару–Каэнкем… Коды внедрения и отклика не дают ответа; значит, это не пароль к твоей душе. Может быть, произнести «Та-Кефт», команду ликвидации? Рухнет стена, которой ты себя огородил, и все вдруг станет ясно… Что именно? В такие минуты мне вспоминалось предупреждение Павла: что-то недоговаривает Принц, специалист по резонансной нейрофизике. Недоговаривает! И сам он, и вся его компания – астабец Айк, и Доминик, и темнокожий танатолог Брейн. Может быть, пробой во времени, который мы устроили совместно, не так уж безопасен, как утверждает теория?