Была у отца Александра одна слабость: он боялся воды. Странность невероятная! С одной стороны, без леса и воды он не мыслил отдыха, воды же панически боялся. Водобоязнь его была связана с попытками «прославленных» пловцов научить его плавать. Всё учение сводилось к тому, что его завозили на глубину и бросали в море – выплывай. Естественно, он, наглотавшись воды, тонул, его, конечно же, откачивали. Испытав подобный опыт три раза, он сказал: «С водой покончено раз и навсегда, у меня с ней дружбы нет».

На Селигере, как правило, мы отдыхали на островах, в палатках, за продуктами необходимо было ездить в Осташков на моторной лодке. В описываемые времена техника была «на грани фантастики», мотор мог заглохнуть в любое время и в любом месте. Зная водобоязнь отца Александра, мы всячески старались освободить его от поездок на лодке. Он же, если требовалось, делал вид, что воды не боится, и садился в утлую лодчонку.

От панической боязни воды я захотел излечить его, научив плавать.

– Отец Александр, можешь ли ты отдыхать без леса? – как-то спросил я его.

– Не могу, – ответил он.

– А без воды?

– Тоже не могу.

– Если без воды ты не можешь отдыхать, получается, что она тебе друг?

– Конечно, друг, но только тогда, когда я гляжу на неё.

– А я хочу, чтобы ты всё-таки полюбил её, сдружился с ней. Я тебя научу плавать.

– Меня уже учили моряки.

– Глупые были твои моряки, ты мне доверься. Сейчас мы войдём в воду (было это на море), там, где ты скажешь «стоп», мы остановимся. Войдём ровно настолько, чтобы руками не доставать до дна, и при этом только и нужно, чтобы ты воды не боялся.

Мень согласился.

– Теперь повернись лицом к берегу и внимательно следи за мной. У тебя на глазах я буду стараться утонуть.

Набрав воздух, я лёг лицом на воду. Полежав сколько смог, встал и спросил отца Александра:

– Утонул?

– Нет.

– Теперь точно так же ляг на воду сам и убедись, что утонуть ты не сможешь. Утонуть можно только в том случае, если от испуга начнёшь кричать, тогда, наглотавшись воды, пойдёшь ко дну. В принципе же человек не может утонуть. Убедись в этом сам – набери воздуха, ложись на воду и постарайся утонуть. Бояться нечего, ты в любой момент сможешь встать на ноги.

Отец Александр набрал воздуха, лёг, полежал, когда воздух закончился, встал.

– Утонул?

– Нет…

– Теперь повтори.

Отец Александр опять набрал воздуха и лёг на воду. Убедившись, что не тонет, он встал.

– Осталось самое малое. Повернись лицом к берегу, набери воздуха, ляг на воду и руками греби к берегу. Бояться нечего – ты же знаешь, что плывёшь к берегу, когда у тебя закончится воздух, встанешь на ноги.

Он поплыл к берегу, доплыл, встал на ноги.

– Что же ты, друже, скрывал! Оказывается, ты умеешь плавать. Теперь тренируйся – лицом вниз, а когда закончится воздух, подними голову, вдохни и плыви дальше.

Через два дня, не больше, отец Александр на глубине подплыл ко мне и говорит: «Обопрись-ка на меня, я попробую тебя до берега довезти».

Наталья Трауберг

В 1969-м окончательно наступил тот недомороженный заморозок, который не давал нам даже основания повторить вслед за Пастернаком: «…мы были музыкой во льду». Льда не случилось – мы стали музыкой в болоте. В это время и стало формироваться наше Честертоновское общество, энтузиастом которого был С.С. Аверинцев. Он подружился с Александром Менем, великолепен был их контраст: пылкий отец Александр, которого ничто не брало – так свято он был уверен, что его ведёт Господь, – и тихий, с высоким голосом и виноватой улыбкой Аверинцев, столь же упрямый и ни секунды не тратящий даром.[77]

Вот он (отец Александр Мень) приезжает на край света, где я тогда жила. В сумке у него – цыплята табака, которых он почти бежит жарить. Аверинцев уже ждёт – и отца, и цыплят, поскольку «жареная курица» была для него символом частной жизни, мирного дома, честертоновской радости. Потом они сидят в углу и обсуждают ещё не напечатанную книгу «Дионис. Логос. Судьба».[78]

Владимир Файнберг

Морозным январским утром 1978 года у церкви подмосковной Новой Деревни я встретился с человеком, который смог ответить на мои вопросы. Он горячо поддержал меня как писателя, целителя.

Это был отец Александр Мень.

Двенадцатого июня того же года он крестил меня. С тех пор двенадцать лет вплоть до его страшной гибели мы дружили. Как братья. Отец Александр часто бывал у меня, ночевал. Познакомил со своей мамой – Еленой Семёновной, доверил её лечить.

В ту пору я писал свою первую большую книгу – «Здесь и теперь». Он постоянно следил за тем, как идёт работа, вселял уверенность в нужности моего труда.

Вместе мы совершили путешествие по Узбекистану. Побывали в Самарканде, Хиве, Бухаре. На следующий год прожили месяц под Дербентом на берегу Каспийского моря. О том, каким был Александр Мень, я написал воспоминания, выдержавшие много изданий.

…Всё привыкаю и не могу привыкнуть к тому, что приходится жить без него.

Одного священника-диссидента (о. Глеба Якунина) посадили в тюрьму. В кабинете отца Александра группа верующих стала обсуждать это событие. Кто-то попросил батюшку проанализировать такую вроде бы сомнительную для священника деятельность.

Отец Александр поднялся из-за стола, ответил, выделяя каждый слог: «Я своих друзей не а-на-ли-зи-ру-ю!»

Анатолий Четвериков

Перенесённая болезнь лишила меня возможности заниматься любимым делом, и, освобождённый от распределения, я вернулся в Москву. Ещё не устроив свою судьбу, я ринулся к Алику Меню в приход и застал его таким же весёлым человеком и великим тружеником. С этих пор я часто бывал у него, нам всегда было интересно обмениваться мыслями о последних достижениях биологической науки. И если со мной приезжал кто-либо из моих новых знакомых, то очень быстро он становился почитателем отца Александра. Таково было обаяние этого человека. Наши повседневные заботы не позволяли видеться нам так часто, как бы этого хотелось. Но хоть один-два раза в год мы собирались, и отец Александр – Алик Мень – бывал с нами. Как прежде, он пел песни под гитару, обсуждал дела охотоведческих будней, проблемы подрастающих детей. Мы со своими чадами наезжали к нему в Семхоз, где наши дети вместе играли, перепачкивали мордочки, руки и платья. Взрослые обсуждали взрослые дела и научные новости. Нам всем хотелось дождаться исторических трудов Алика. Но наша печать была «под колпаком», а из-за «бугра» приходили единичные экземпляры, читать которые удавалось урывками при посещении Меней.

Занимаясь биофизикой, я то и дело встречал учёных мужей, хорошо знавших Алика и отзывавшихся о нём в превосходной степени. Когда кто-либо заводил речь о биологии, то оказывалось, что Алик разбирается во всех новейших проблемах и открытиях как профессионал. Он не хватал верхушек и был разносторонне образованным человеком, энциклопедистом.