Она хотела казаться хозяйкой положения, и во многом была ею. Во всяком случае, она не дала Цою развод, и, как знать, не вернулся ли бы он к ней, как сделал когда-то его отец? Конечно, это все домыслы, Марьяна носила маску беззаботности, отдавшись работе с новой группой «Объект насмешек», и вскоре ее гражданским мужем стал Саша Аксенов по прозвищу Рикошет.

Кто знает, какой ценой ей это давалось. Но ни разу я не слышал от нее дурного слова ни о Цое, ни об его новой избраннице, что, в общем-то, удивительно.

В череде воспоминаний и свидетельств о Цое и его окружении почему-то никогда не встречалось бесед и интервью с матерью Марьяны, Инной Николаевной. Она петербургская интеллигентка, архитектор по образованию, живет с взрослым уже внуком Сашей, сыном Виктора и Марьяны, и далека от старых страстей и разборок. Но мне было интересно посмотреть на Марьяну и Цоя ее глазами, и я специально для этой книги побеседовал с нею под диктофон, как я обычно делаю, а потом убрал свои вопросы и составил из слов Инны Николаевны монолог, весьма любопытный, на мой взгляд, и откровенный. Кое о чем я догадывался, кое-что было мне в новинку.

Возможно, ее слова могут кого-то задеть, даже обидеть. Но зла в них я не почувствовал, это просто ее оценка, которая не может быть вполне объективной по понятным обстоятельствам. Это всего лишь мнение пожилой умной женщины, которой довелось быть ближе всех к Марьяне и Вите, когда она жили вместе, а значит, ее слова многого стоят.

Инна Николаевна, мать Марьяны Цой (из беседы с автором, 2008):

Марьяша вышла замуж, когда ей только что исполнилось восемнадцать лет. Он был красивый парень, но, как оказалось, ненадежный, аферист. Оба неоднократно пытались поступать в Муху, решили, что будут жить отдельно на Моховой, работать дворниками, вечерами ходить рисовать на подготовительные курсы. Примерно через год они развелись. Когда жили на Моховой, это рядом с Мухой, у них паслось очень много народу, все пытались поступить туда же – интересы были общими, но слишком много времени уходило на общение, болтовню и споры. Все были бедны и молоды. Марьяша с содроганием вспоминала эту дворницкую работу – приходилось мыть все эти заплеванные парадные и лестницы. Они ходили в театр, в котором выступали разные труппы, например „Лицедеи“. В театре они работали – рисовали декорации.

Однажды ее друзья художники пригласили на вечеринку, народу как всегда было много – знакомых и не очень, кто-то, проходя мимо Марьяши, сказал громко: „Какой красивый парень“, она обернулась – на полу лежал Витя в белой рубашке, широко раскинув руки, не обращая внимания на толпу – вот с этого-то все и началось. Тогда еще Витя учился в ПТУ, но уже был на дипломе. Они начали встречаться постоянно.

Как-то раз, вернувшись с работы, я его увидела. Навстречу мне с дивана поднялся человек. Марьяша радостно его мне представила: „Мама, познакомься – это Витя“. Он робко поздоровался. Я сухо кивнула и ушла в свою комнату, недоумевая – что же это такое? В черном долгополом пальто, с черными волосами и, что поразило меня – узкими глазами. Привыкала я к нему довольно долго. Витя как всегда был молчалив, да и я поздно приходила с работы. Время шло. Марьяша переживала: „Почему, мама, ты его не любишь?“ Я отвечала, что „достаточно того, что ты его любишь, а мне не обязательно“.

Постепенно наши с ним отношения налаживались. Начались споры-разговоры и беседы. Меня всегда интересовало мнение молодежи, взгляды у них иные – новые, любопытные. Витя постоянно работал – писал свои песни-баллады, песни-загадки. Некоторые посвящал Марьяше, например, „Ночь для нас“ и еще… сейчас не помню.

Словом, дома был также сплошной рок-н-ролл, но это тогда, когда они вернулись после всех этих съемных квартир.

Марьяша ездила с Витей на его концерты, в основном тогда „квартирники“. Потом, уже когда родился Саша, Витя всюду ездил один.

Потом началась „Асса“…

Когда Витя зимой вернулся домой со съемок в Ялте, рассказывал нам о море и пальмах под снегом и рассказывал это как человек, которому мир открылся всей своей прелестью. Мир был огромен, прекрасен, таинственен, и говорил он это как человек влюбленный.

Давно, еще в начале, у меня с Витей была стычка. В моей комнате висела литография, ее подарил мне мой приятель – московский художник, и называлась она „Музыкант“, такая полуабстракция. И вдруг Витя ее снимает, а мы тогда менялись комнатами, когда они ко мне переехали – я перешла в маленькую, они в большую, а картинка осталась на стене. Видимо, она Цою надоела, и он снял и сказал: „Инна Николаевна, это не искусство“, и тут я взорвалась, я сказала, что, может быть, я и не люблю эту картинку, но тепло человеческих рук, которые это сделали, мне дорого, и мы поссорились ужасно. Я ушла к себе. Позже Витя пришел ко мне и сказал: „Инна Николаевна, простите меня, я был не прав“. Больше мы не ссорились на тему искусства и вообще не ссорились.

Как-то приехал во время съемок „Ассы“ в Питер и сказал мне: „Я заболел «звездной болезнью», и пока это мне нравится, но когда-нибудь пройдет“.

Дома он бывал наездами, потом реже…

Постепенно поползли слухи о его барышне. Марьяша молча кошмарно переживала, скрывая от меня свое горе.

Еще немного раньше появилась мадам Стингрей, началось клубилово вокруг Джоанны. Все рок-музыканты были рады показать ей свои творения. Кто-то сказал: „Она любила всех, вышла замуж за Каспаряна, а ей нужен был Цой“, в творческом плане. Витя постоянно уходил из дома, участвовал в „Поп-механике“, а Марьяша сидела с сыном, уж очень он был тогда маленьким.

В процессе написания песен Витя без конца прокручивал их дома на магнитофоне, переделывал, менял, пока не получалось то, что ему было нужно. Помню: „Закрой за мной дверь, я ухожу“ так долго у нас крутилось, что я эту фразу сама пела, когда выходила из дома.

…Когда Марьяна меня только познакомила с Витей, я сказала: „Я столько старалась, выводила породу, а ты кого привела?“ Цой был такой раскосый. А Сашка совсем не Цой. Он когда еще совсем маленьким был, Витя все спрашивал: „Ты чего это такой глазастый?“ А когда Марьяна была беременна и уже вот-вот, они жили на даче, Марьяна почувствовала себя плохо, и они потащились на электричку, потому что решили ехать в город. И вот электричку отменили, они сидят, солнце печет, никакой тени, Витя ей сделал панаму из газеты. Когда я отпросилась с работы, ее уже увезли в родильный дом, и наутро она родила Сашку – в 7 утра, что ли? И Витька был такой счастливый: „Марьяшка молодец, не подвела, парня родила!“ И мы с ним сидели всю ночь, пили коньяк, он мне ставил песни – „Я посадил дерево“ и другие – и всю ночь разговаривали. А на следующий день пошли к Марьяне, она нам помахала в окошко. А потом он сказал: „Инна Николаевна, я хочу к друзьям сходить“, – в общем, королем ходил.

У него тогда было какое-то восторженное отношение к Марьяне, и она купалась во всем этом, и вдруг – обвал.

<…> Я считаю, что Наталья – рассудительная барышня, судя по ее поступкам. Я познакомилась с ней на похоронах, когда Марьяна после трагедии привезла Сашку домой. Позже она была у нас, мне это было не очень приятно – она привыкла строить группу „Кино“, всем все объяснять и воспитывать, и у нас разговаривала таким же привычным тоном с апломбом. Сказала: „Витя меня представлял как жену, но я ведь не жена“. Рядом стояла Марьяша, меня охватил ужас, думаю, что Марьяшу тоже, но мы с ней об этом старались не говорить – было больно.