— На что я буду жить? — спрашивал он. — Без моей семьи я ничто.

— Ты совершеннолетний. Ты имеешь право распоряжаться своей жизнью.

— Ты не прав. Всё не так просто, если тебя зовут Фабиан Ульссон. И ты не знаешь моего отца. Он разыщет меня, даже если я спрячусь в пещере на краю света.

— Пусть находит. Мы просто попросим его оставить нас в покое.

— Он и слушать не станет. И будет прав. Это болезнь, Виктор. Гомосексуальная любовь — это болезнь.

— Любовь есть любовь. Ты хочешь сказать, что наша любовь неполноценна?

— Да. Неполноценна. Это не настоящая любовь. Это что-то другое… что-то животное…

Встречи их становились всё более и более лихорадочными. Они уже не чувствовали опасности. В нише в кабинете Фабиана они бросались друг к другу, не обращая внимания на Эрику, сидящую на балконе в шезлонге с газетой — в пяти метрах от них. Они встречались в парках, в комнате Виктора — пока наконец хозяйка не почуяла неладное и не запретила Виктору принимать у себя гостей. Однажды Фабиан ворвался в мастерскую Тугласа белый от ревности — ему показалось, что он видел Виктора с другим. Ему и в самом деле только показалось, но Виктору пришлось успокаивать его не менее получаса. После этого Туглас до конца недели бросал на него странные взгляды.

Спасла их, пусть временно, Аста Берглунд. Виктор не видел её с начала лета. Ходили слухи, что она порвала с любовником и завела нового. Говорили, что её новый приятель — известная фигура в ночной жизни Стокгольма и он снабжает её таблетками в неограниченных количествах. Он уже несколько дней искал её с неясным намерением поговорить с ней, исповедаться… она была единственным человеком, хорошо знавшим и его, и Фабиана. Но Аста его опередила.

— Можете пользоваться моей квартирой, — сказала она. — Скажите только заранее, чтобы я умотала. Ключ будет под цветочным ящиком на площадке.

Он притворился, что не понимает, о чём она говорит.

— Не надо, Виктор. Неужели ты считаешь, что я не понимаю, что между вами происходит?

Он промолчал.

— Я всё знала с самого начала.

— Что — всё?

— Что ты предпочитаешь мужчин. Сразу поняла, как только мы познакомились. И про Фабиана догадывалась.

— Он женится на будущий год…

— А ты надеешься этому помешать?

Они сидели в её двухкомнатной квартире на Кунгсгатан, в одной из башен-близнецов. Виктор с недоумением оглядывался — кое-какая мебель и антиквариат исчезли.

— В ломбарде, — криво улыбнулась Аста. — Мне нужны деньги на лекарства.

— Это опасные игрушки, Аста.

— Предоставь эти заботы мне. И кстати, я вполне серьёзно — вы можете пользоваться моей квартирой, если вам нужно встретиться наедине. Это куда лучше, чем у Фабиана или у тебя. Ни сующейся во всё невесты, ни подозрительной квартирной хозяйки. Но я хочу получить за это компенсацию — либо от тебя, либо от Фабиана.

Только сейчас Виктор понял, как далеко зашло дело.

— Тебе нужна помощь, — сказал он.

— Позже… возможно. Сейчас мне нужно моё лекарство. Я без гроша, Виктор. Так называемый друг меня бросил. А от моего предложения все будут в выигрыше.

Всю зиму они ссорились и мирились опять. Они пытались порвать отношения, но всё каждый раз заканчивалось страстным воссоединением. Они ругались чуть не при каждой встрече. Предметом ссоры могло быть всё что угодно: женитьба Фабиана, Эрика, ревность, работа Виктора, работа Фабиана… они яростно спорили о восприятии искусства, о послевоенной живописи — Виктор ненавидел её, а Фабиану она нравилась, спорили, что такое любовь и насколько гомосексуален Фабиан. Как-то они поругались, морально ли давать Асте деньги за их свидания, если она покупает на них всё больше фенедрина и тикодила, а они всё равно только и делают, что ссорятся.

— Выхода нет, — сказал Фабиан. Лицо его было заплакано после очередной ссоры. — Меньше чем через полгода я женюсь.

— Я тебе не верю.

— Ты просто не понимаешь, что это означает — быть Фабианом Ульссоном.

— Но я прекрасно понимаю, что такое ханжество. Неужели ты думаешь, что сделаешь её счастливой?

— Я не гомик.

— Нет? Конечно да. Только выбирай менее грубое слово.

— Я люблю Эрику, так что ты напрасно думаешь…

— Не больше, чем меня.

— В роде Ульссонов не было мужчин, которые влюбляются в мужчин.

— А теперь есть, и поломал эту традицию не кто иной, как ты!

— Нам надо закончить всё прямо сейчас. Нам не надо больше видеться.

Но они продолжали и продолжали встречаться, а счастливый конец казался всё более и более призрачной мечтой. Они продолжали встречаться, потому что никто из них не хотел отпустить другого.

В марте Виктор поехал в Копенгаген по приглашению одного из ведущих музеев. Это был его первый заказ за пределами Швеции. Собрание Хиршпрунга нуждалось в реставрации повреждённого плесенью полотна Кройера, а после того, как Виктор пару лет назад реставрировал две работы этого художника, он внезапно стал считаться одним из ведущих экспертов.

Осмотрев картину, он убедился, что она поражена довольно редкой формой грибка Aspergillus. Датским реставраторам не удалось решить задачу. Виктор обработал поверхность фунгицидом, разработанным им самим вместе с профессиональным химиком. Вместо обычно применяемого в таких случаях тимола он нанёс на поражённые плесенью участки тонкий слой формалина. Замерил влажность в помещении — её следовало снизить на пятнадцать процентов. И последнее — попросил местных реставраторов удалить с рамы остатки глютенового клея, где, как он полагал, зародился грибок.

Главный реставратор галереи пригласил его в Глиптотеку. Там его ждал ещё один сюрприз: ему предстояло установить подлинность недавно приобретённой работы Пило[113]. Речь шла об этюде к большому конному портрету Фредрика V, купленному музеем у лондонского коллекционера. Посчитали, что Виктор, как шведский реставратор, вполне может провести такую экспертизу.

Живопись была несомненно в стиле Пило — характерный колорит, он знал его ещё по стокгольмским работам. Но ткань холста… сам характер переплетения нитей показался ему подозрительным. Следовало более тщательно присмотреться к пигменту. Кроме того, он обнаружил в холсте следы крахмала — труднообъяснимый анахронизм.

В последний вечер в Копенгагене местный реставратор в знак благодарности пригласил его поужинать. Нильс Мёллер был его сверстником — и что-то в его взгляде говорило Виктору, что он тоже предпочитает мужчин. Они сидели во французском ресторане около Конгенс Нюторв и вели тихую профессиональную беседу. Дания, сказал Мёллер, ещё не пришла в себя после оккупации. Дотации государственным музеям после окончания войны стали намного меньше, и новые приобретения если и делаются, то разве что в тех странах, где экономика в ещё более плачевном состоянии, особенно в Германии. Мёллер понял, что Виктор по происхождению немец. Был ли он после войны на родине?