Но вернёмся к теме стойкости Красной Армии. Что конкретно мог сделать Мехлис в тех условиях? Все судят по себе, и он не исключение. Он — коммунист, он — комиссар, он видел, что в его присутствии солдаты чувствуют себя увереннее. Какой отсюда мог последовать вывод? Один — насытить фронт коммунистами и политработниками. И, как отмечает Рубцов, где бы ни был Мехлис, он начинал свою работу по укреплению войск с насыщения их политбойцами (добровольцами-коммунистами) и политработниками, энергично вычищая от последних тылы и посылая их поближе к фронту. Ю. Рубцов выписал из документов примеры отношения Мехлиса к вопросу, где должен быть комиссар:

«Урок кадровой работы уполномоченный Москвы преподал начальнику политуправления фронта П. И. Горохову: «Вы забрали из 4-й армии до двадцати политработников. Я говорил вам о двух типах руководителей — один разоряет подчиненные части и создает себе благополучие в бюрократическом аппарате, другой все лучшее отдает в полки и дивизии и создает полноценную армию. Вы поступили по типу первой группы руководителей. Немедленно откомандируйте в 4-ю армию всех взятых политработников. То же сделайте и по 52-й армии».

…На одном из заседаний Совета военно-политической пропаганды Мехлис рассказал о случае, когда немецкая рота форсировала реку Воронеж без единого выстрела с нашей стороны. Оказывается, в это время даже бойцы охранения ушли в тыл, на собрание. Такой сложился стиль: если комиссару полка надо поработать с агитаторами, он вместо того, чтобы идти в роты, собирал их у себя. Так же действовал секретарь комсомольского бюро. «Нужно воспитывать любовь не к тылу, а к фронту, к переднему краю», — резонно подчеркнул Мехлис, и дело это — политработников. Между тем начальника политотдела 141-й стрелковой дивизии больше двух недель не видели в полку, на участке которого немцы форсировали Воронеж. Начальник политотдела другой, 160-й стрелковой дивизии также предпочитал работать в тыловых частях, неделями не появляясь на переднем крае. Могут ли подобные политработники воспитать у подчиненных стойкость в бою, вселить в них мужество?»

В своих воспоминаниях Толконюк рассказывает, что Гордова сняли за расстрел политработника, который во время боя находился в тылу, и Толконюк полагал, что Мехлис потребовал снять Гордова с командования армией именно за это. Но Ю. Рубцов, сообщая, за что Мехлис требовал убрать из 33-й армии генерала Гордова, об этом эпизоде молчит, а это значит, что Мехлис в своём докладе Сталину об этом даже не упомянул, т. е. и в понимании Мехлиса, если политработник во время боя ошивается в тылу, то он ничего, кроме пули, не заслуживает. Мехлис был коммунистом, и его, судя по всему, до глубины души оскорбляла трусость негодяев с партбилетами: «Трус и паникёр с партийным или комсомольским билетом — самый худший враг, изменник родине и делу нашей большевистской партии, — вполне резонно констатировал Мехлис и требовал: — Немедленно изгонять из партии и комсомола и предавать суду военного трибунала». Ещё в июне 1941 года по требованию Мехлиса был отдан по суд и расстрелян полковой комиссар А. Б. Шленский, сбежавший с фронта в Прибалтике.

Мехлис заставлял полководцев Красной Армии быть храбрыми, в том числе и силой.

Правда, примеров тому Ю. Рубцов приводит немного, в частности расстрел командующего 34-й армией генерал-майора Качанова и командующего артиллерией армии генерал-майора Гончарова, бросивших вверенные им войска и сбежавших в тыл. Надо думать, что с позиции всех «приобщившихся к демократическим ценностям» Качанов и Гончаров совершили поступок, заслуживающий всяческого одобрения и поощрения, посему Рубцов искренне ужасается действиями Мехлиса:

«Пожалуй, в ту войну никто больше не решился без суда расстрелять перед строем генерала. А начальник Главного политуправления не колеблясь пошел на это. Вот текст приказа войскам фронта № 057 от 12 сентября 1941 года, составленного лично Мехлисом: «…За проявленную трусость и личный уход с поля боя в тыл, за нарушение воинской дисциплины, выразившееся в прямом невыполнении приказа фронта о выходе на помощь наступающим с запада частям, за непринятие мер для спасения материальной части артиллерии, за потерю воинского облика и двухдневное пьянство в период боев армии генерал-майора артиллерии Гончарова на основании приказа Ставки ВГК № 270 расстрелять публично перед строем командиров штаба 34-й армии».

Как человек, уже «приобщившийся к демократическим ценностям», Рубцов плохо соображает, что он пишет. Уверив читателей, что Мехлис приказал расстрелять «не колеблясь», не стоило в следующем абзаце описывать процедуру расстрела, из которой явствует, что Мехлису эта мера далась нелегко и после колебаний:

«Документ был оформлен «задним числом» для придания законного основания личному произволу начальника ГлавПУ РККА. Вот что рассказал автору полковник в отставке В. П. Савельев, бывший свидетелем расстрела генерала Гончарова. По приказу Мехлиса работники штаба 34-й армии были выстроены в одну шеренгу. Уполномоченный Ставки быстрым, нервным шагом прошел вдоль строя. Остановившись перед начальником артиллерии, выкрикнул: «Где пушки?» Гончаров неопределенно махнул рукой в направлении, где были окружены наши части.

«Где, я вас спрашиваю?» — вновь выкрикнул Мехлис и, сделав небольшую паузу, начал стандартную фразу: «В соответствии с приказом наркома обороны СССР № 270…». Для исполнения «приговора» он вызвал правофлангового — рослого майора. Тот, рискуя, но не в силах преодолеть душевного волнения, отказался. Пришлось вызывать отделение солдат…».

Ю. Рубцову хотелось показать, что даже в те годы были такие, как он, «приобщившиеся к демократическим ценностям» (в чём, собственно, никто и не сомневается — раз некоторое офицерьё и генеральё Красной Армии предавало народ, бросало своих солдат и удирало, то, значит, были). И Рубцов приводит следующий факт:

«Уже на следующий день Мехлис интересуется, насколько сильное впечатление произвела эта крайняя мера. По его приказу начальник особого отдела НКВД Северо-Западного фронта комиссар госбезопасности В. М. Бочков доносит уполномоченному Ставки о реакции в 34-й армии на расстрел генерала Гончарова. Большинство присутствовавших при казни ее одобряет, сообщал Бочков. Мол, так Гончарову и надо, давно пора принимать меры: пьяница, оставил армию без артиллерии. Но вот заместитель начальника оперативного отдела штаба армии майор Васильев заявил: «Сегодняшний расстрел меня окончательно убил… Ведь он же не виноват (Гончаров), кто-то бежит, кто-то бросает вооружение, а кто-то должен отвечать».

Кто же это так осмелился идти «не в ногу»? Начальник особого отдела поясняет: «Васильев характеризуется с отрицательной стороны, как трус. Данные о Васильеве нами тщательно проверяются».

Но между тем этот эпизод показывает не только то, что в годы войны моральных уродов было мало и расстрелы трусливых предателей одобрялись здоровой массой Красной Армии, но и то, что Мехлис расстреливал не из садистских побуждений, а преследуя воспитательные цели, и его интересовало, достигнуты они или нет. Рубцов заканчивает тему:

«Вопреки утверждению Мерецкова в эти же сентябрьские дни окончилась не только карьера, но и сама жизнь генерала Качанова. Расправившись с генералом Гончаровым, начальник ГлавПУ дал указание осудить к расстрелу и командарма-34, что военный трибунал и исполнил 26 сентября в присутствии Мехлиса. Автор располагает на сей счет свидетельством полковника в отставке М. И. Скрыгина, служившего офицером для поручений штаба Северо-Западного фронта. Остается добавить, что генералы Качанов и Гончаров позднее были посмертно реабилитированы».