Он выглянул в окно.

Его гость подошел к машине и осторожно, почти с нежностью, уложил свою ношу на заднее сиденье. И тут Морти заметил какое-то движение. Он прищурился, вглядываясь. И вздрогнул, не поверив своим глазам.

На заднем сиденье находился еще один пассажир. Которому там было совсем не место. Морти машинально потянулся к телефону, но трубку так и не взял.

Кому звонить? И что он скажет?

Он зажмурился, отгоняя наваждение, потом поднялся по лестнице, залез в постель и натянул на себя одеяло. Лежал, глядя в потолок, и старался обо всем забыть.

Записка, оставленная Шейлой, была краткой и нежной:

Она не вернулась. Скорее всего, так и провела всю ночь, глядя в окно. Лишь около пяти утра я услышал, как она выскользнула из квартиры. Это не показалось мне странным — Шейла была «жаворонком», причем до такой степени, что я часто вспоминал старый армейский рекламный ролик: «Успеешь больше до девяти утра, чем большинство людей — за весь день». С такой женщиной чувствуешь себя бездельником и за это любишь ее еще больше.

Шейла только один раз как-то упомянула в разговоре, что привыкла рано вставать, работая на ферме. Но от подробностей уклонилась, сразу замкнувшись в себе. Воспоминания о прошлом всегда были табу — существовала черта, переступать которую запрещалось. Впрочем, у меня это скорее вызывало недоумение, чем беспокойство.

Я принял душ и оделся. Потом вынул фотографию брата из ящика стола и долго ее изучал. В груди сидело странное ощущение пустоты, мысли путались и мчались по кругу как бешеные, но основной вывод был ясен: Кену удалось выкрутиться.

* * *

Со стороны может показаться непонятным, почему я считал, что его нет в живых. Частично мной руководила старая добрая интуиция, смешанная со слепой надеждой. Я любил своего брата и хорошо знал его. Кен и в самом деле не был совершенством, он быстро вскипал и всегда лез на рожон. И он, несомненно, влип в какую-то скверную историю. Однако Кен не был убийцей, это я знал точно.

К тому же версия о смерти Кена, разделявшаяся всей семьей Клайнов, имела под собой более серьезные основания, чем просто слепая вера. Прежде всего: как мог Кен выжить, так долго находясь в бегах? Как он сумел ускользнуть от международного розыска, имея в банке всего восемьсот долларов? Зачем ему было убивать Джули? Как получилось, что он ни разу не связался с нами за все одиннадцать лет? Почему он был так взвинчен, когда в последний раз явился домой? И почему Кен сказал мне, что находится в опасности? Как жаль, что я тогда не вытянул из него подробностей!

Но самым трагическим доводом — или утешительным, как посмотреть — была кровь, найденная на месте преступления. Часть ее принадлежала Кену. Самое большое пятно его крови было в подвале, множество маленьких капель обнаружили на лестнице и у входной двери, а также на кустах во дворе дома Миллеров. Версия Клайнов сводилась к тому, что настоящий убийца Джули сначала тяжело ранил, а затем убил моего брата. Версия полиции была куда проще — Джули сопротивлялась.

Наш сценарий событий подтверждало еще одно обстоятельство, непосредственно связанное со мной, что, по-видимому, и помешало следствию принять его во внимание. Дело в том, что в тот вечер я видел, как возле дома Миллеров прятался какой-то человек.

Разумеется, и власти, и пресса отнеслись к моему рассказу с недоверием — посчитали, что я просто выгораживаю брата, — но это помогает понять, почему мы верили в свою версию. По сути дела, наша семья стояла перед выбором. Мы могли признать, что Кен без всякой видимой причины убил красивую молодую женщину, а потом в течение одиннадцати лет скрывался, не имея никаких источников дохода. (И это несмотря на широкомасштабную полицейскую охоту и пристальное внимание прессы.) Или же мы могли считать, что он просто был в интимных отношениях с Джули Миллер, а тот, кто его так напугал и кого я видел в тот вечер возле дома, элементарно подставил Кена и устроил так, чтобы тело моего брата никогда не нашли.

Не буду утверждать, что последняя версия совершенна. Но мы же знали Кена. Он не мог сделать того, в чем его обвиняли!

Кое-кто думал так же, как и мы. В основном любители экзотических теорий — из тех, кто верит, что Элвис и Джими Хендрикс до сих пор живы и оттягиваются на каком-нибудь острове в районе Фиджи. В репортажах о нашей точке зрения упоминали в таком тоне, что казалось, иронически ухмыляется даже телевизор. Шли годы, и я сам все меньше защищал брата. Можете упрекнуть меня в эгоизме. Но ведь все же я хотел строить свою собственную жизнь, мечтал сделать карьеру, а не остаться навсегда братом знаменитого преступника, за которым гоняется полиция.

Наверняка в «Доме Завета» долго думали, прежде чем принять меня на работу, и их нельзя осуждать. Даже сейчас, несмотря на то что я директор отделения, мое имя стараются не упоминать в официальных документах, и я никогда не участвую в акциях по сбору средств. Вся моя деятельность происходит за кулисами. Что, впрочем, обычно меня устраивает.

Я снова посмотрел на фотографию: такое знакомое лицо — и совсем неизвестный мне человек.

Неужели мама лгала нам с самого начала? Неужели она тайно помогала Кену, в то же время уверяя нас, что его нет в живых? Если вспомнить, то она была самой горячей сторонницей версии о его смерти. И при этом не переставала снабжать брата деньгами? Значит, она всегда знала, где он прячется?

Вопросы, вопросы…

С трудом оторвавшись от фотографии, я открыл кухонный шкафчик. Я уже решил не ходить сегодня утром в Ливингстон. Одна мысль о том, чтобы сидеть еще один день в этом доме, похожем на гроб, заставляла меня стонать. Меня тянуло на работу — думаю, мама поняла бы это чувство. И не только поняла, но и поддержала бы такое решение. Поэтому я насыпал себе чашку кукурузных хлопьев и, набрав рабочий номер Шейлы, наговорил на автоответчик, что люблю ее и прошу перезвонить.

Моя квартира — точнее, наша квартира — находится на углу Двадцать четвертой улицы и Девятой авеню, недалеко от отеля «Челси». На работу я обычно иду пешком — семнадцать кварталов до Сорок первой улицы, где и расположен «Дом Завета». Это недалеко от Вестсайдского шоссе. До того как очистили Сорок вторую, лучшее место для работы с бездомными найти было трудно: эти края были настоящим гнездом порока, вратами ада, где в причудливых сочетаниях смешивались всевозможные виды разврата. Все эти толпы проституток обоего пола и толкачей наркотиков, скопище наркопритонов, порнографических лавочек и низкопробных кинотеатров вызывали у туристов и просто прохожих либо приятное возбуждение, либо острое желание принять душ и сделать укол пенициллина. Лично меня подобные зрелища просто убивают. Разумеется, я, как и всякий мужчина, испытываю определенные желания и потребности, но как можно называть эротикой услуги этих грязных беззубых созданий?!

Очистка города в некотором смысле осложнила работу «Дома Завета». Прежде наши спасательные фургоны курсировали по вполне определенным маршрутам. Бездомных было гораздо легче найти. Теперь все стало не так очевидно. Хуже того: на самом деле город только выглядел чище. Конечно, так называемым добропорядочным гражданам, туристам и прохожим, больше не приходится лицезреть затемненные окна с надписями «Только для взрослых» и выцветшие вывески-каламбуры вроде «Соблазнения рядового Райана», но грязь такого рода никогда не исчезает совсем. Она выживает. Как тараканы. Прячется в щели, уходит в норы. От нее невозможно избавиться.