– Что такое, миссис Рэнделл? Случилось еще что-нибудь?

– Куда уж еще? – спросила она горько.

Гершманн захлопал глазами, как будто она выругалась.

– Доктор, я хочу, чтобы вы кое-что для меня сделали, – сказала она. – Я хочу, чтобы моего бывшего мужа перевели сюда. Попросите каких-нибудь санитаров поднять его сюда и поставить для него койку рядом с Натаном.

Хмыкнув, Гершманн чуть отклонился назад, поглядел на нее исподлобья. Провел рукой по лысеющей макушке.

– Миссис Рэнделл… Эмили. Я уверен, вы должны понимать, что я не могу вот так просто взять и переместить Томаса. Он даже не мой пациент. А правила нашей больницы…

В одно мгновение она оказалась перед ним, нос к носу, глядя ему в глаза, несмотря на разницу в росте.

– Вам известно, почему мой сын до сих пор в коме?

– Вы же знаете, что нет.

– А Томас?

Гершманн ничего не ответил.

– А если я скажу вам, что считаю, что если их поместят рядом друг с другом, это может помочь им выздороветь? – осведомилась она.

– Почему вы так думаете? – спросил врач, хмурясь.

– Вы не знаете, что с ними такое. Не понимаете, как их лечить. Это хоть что-то. У меня доверенность на принятие решений по медицинским вопросам от имени Томаса, а Натану я мать. Я требую, чтобы вы положили их рядом, в одной палате, и сейчас же, или я заберу их домой и сделаю это там.

– Это ради них, – спросил доктор Гершманн, – или ради вас?

Эмили метнула в него сердитый взгляд. Потом он смягчился.

– Я просто считаю, что им нужно быть вместе. Одной семьей.

Врач еще некоторое время смотрел на нее. Потом пожал плечами.

– Посмотрю, что удастся сделать, – сказал он и вышел из палаты.

Когда он ушел, Эмили упала на стул, разрыдалась и обхватила себя руками, а потом обняла своего малыша, и целовала его, и шептала обещания, которые могла лишь надеяться сдержать.

Дальше все закрутилось очень быстро.

Томас выпустил стрелу, которая вспорола затхлый воздух зала и понеслась к своей цели, шакалу Фонарю. Но старина Шак оказался слишком проворен. Стрела звякнула о каменную стену, и Фонарь бросился на Томаса.

Генерал Арахисовое Масло преградил ему дорогу. Сверкнул меч, рассекая плечо старины Шака. Фонарь попятился, и генерал начал теснить его в угол.

– Ты не можешь так поступить, – проскулил старина Шак; огонек в его тыквенной голове неуверенно помаргивал.

Султанчик напал на Томаса сзади. Со всей быстротой, на которую он был способен, Томас кинул очередную стрелу на тетиву и стремительно обернулся. Вид у пони с хохолком светло-зеленых перьев на макушке был совсем не ласковый. Всю его кротость сейчас как рукой сняло, он несся на Томаса, храпя, как взбесившийся жеребец. Томас заколебался.

Сколько раз он ездил верхом на Султанчике?

Пони взвился на дыбы, занес копыта, чтобы размозжить Томасу череп.

С трубным ревом и звоном бьющегося стекла Смычок бросился Султанчику в морду. Язык пламени вырвался из драконьей пасти, но пони только взвился на дыбы еще выше, и огонь лишь опалил ему шерсть.

Большего, чтобы избавиться от сантиментов, Томасу не понадобилось. Он выпустил еще одну стрелу и попал Султанчику в мясистую часть лопатки. Пони заржал, громко, яростно, однако когда он опустился, то отступил на несколько шагов.

– Наш Мальчик! – вскрикнул Смычок и спикировал на Томаса, изрыгнув из ноздрей язычки пламени. Его оранжевое брюшко казалось таким беззащитным, таким ярким в столь мрачную минуту.

Томас застыл, спрашивая себя – неужели и дракон против него? Но Смычок пронесся над его головой, и Томас услышал, как он с потрескиванием и свистом выдохнул огонь. И снова он обернулся, выхватывая из колчана очередную стрелу, бросая ее на лук, натягивая тетиву – все сразу одним стремительным движением.

Боб Долгозуб пылал, воя от боли и страха. Он рухнул наземь, и Томасу немедленно стало ясно, что произошло. Саблезубый тигрочеловек бросился на Томаса сзади – разодрать его, покончить с ним. Дракон Смычок спалил его заживо.

Даже сейчас, когда пламя лизало громадные, похожие на клыки зубы, торчавшие из нижней челюсти Боба, когда его шерсть и кожа обуглились, тигрочеловек пытался заставить свои лапы двигаться вперед. Боб в последний раз замахнулся на него, но Томас отступил. Потом Долгозуб умер.

– Смычок… – начал Томас. Но дракон уже летел к окну.

– Я хочу помочь Брауни! – крикнул он. – Для тебя я уже сделал все, что мог.

Глаза у Томаса расширились, но он ничего не ответил. За несколько секунд Смычок дважды спас ему жизнь. О чем еще он мог просить?

Шакал Фонарь в дальнем углу улучил секунду и когтистыми лапами ударил генерала Арахисовое Масло, но тот увернулся и снова взмахнул мечом. Ни один из них не осмеливался приблизиться к другому.

Томас натянул тетиву лука, несмотря на сопротивление, и крутанулся, чтобы прицелиться в Султанчика. Но пони уже сорвался с места. Несмотря на рану, он рысью несся к двери, через которую появились старина Шак и Долгозуб. К выходу на черную лестницу крепости.

Томас нахмурился. Бегство было не в духе Султанчика.

Потом он услышал надсадный кашель и плач, доносящиеся с лестницы за аркой. И яростное шиканье Ворчуна.

И все понял.

– Ворчун, гнусный предатель! – крикнул Султанчик на бегу к двери.

– Натан! – закричал Томас.

Он готов был броситься к арке, когда услышал позади какую-то возню. Вскрик боли и раскат недоброго смеха. Адское лицо Фонаря вспыхнуло ярче, по стенам заплясали его зловещие тени.

– Мальчик! – взревел старина Шак.

Томас обернулся, чувствуя, как его, словно магнитом, тянет туда, куда его малыша уносят от него по лестнице. Он разрывался напополам. Но когда он увидел, что Фонарь стоит над неподвижным телом генерала Арахисовое Масло, он остолбенел.

– Папа? – нерешительно позвал Томас.

Но его отец лежал неподвижно, и в животе его зияла рана. Арахисовое масло, кожа и мышцы были разодраны, и внутренности вывалились наружу розово-красно-коричневым клубком. Над ним на задних лапах стоял шакал Фонарь. Его тыквенное лицо было измазано кровью, и чудовищные лапы – тоже. Но была и другая кровь. Кровь самого Фонаря. Она обильно текла из полудюжины ран в тех местах, где меч генерала задел, рассек или пронзил его. И все же, непонятно каким образом, шакал крепко держался на ногах. Его низкий, надменный, вкрадчивый смех эхом раскатился по залу.

Потом он поднял заднюю ногу и помочился на пол, метя свою территорию, и его моча смешалась с кровью отца Томаса Рэнделла.