— Нет, — ответил я, стараясь придать голосу бодрость. — Я слишком много работал. Я не спал круглые сутки, писал статью для студентов. Кстати, какой сегодня день?

Она посмотрела на часы и сообщила мне дату, объяснив, что это специальные часы с календарем, подарок дочери. Она также сказала мне время — было четверть четвертого утра.

Я заказал бифштекс и яичницу, жареный картофель и хлеб с маслом. Когда официантка отправилась выполнять заказ, на меня нахлынула новая волна страха: а не привиделось ли мне, что я прыгнул в пропасть в Мексике в сумерках минувшего дня? Но пусть даже прыжок был галлюцинацией, как смог я вернуться в Лос-Анджелес из такой дали всего за десять часов? Я что, проспал эти десять часов? Или же в течение этого времени я летел, скользил, плыл — или что-нибудь еще — в Лос-Анджелес? О путешествии обычными средствами от места, где я прыгнул в пропасть, до Лос-Анджелеса не могло быть и речи, так как только на то, чтобы добраться оттуда до Мехико, ушло бы два дня.

Еще одна странная мысль посетила меня. Она обладала той же ясностью, что и моя псевдопамять о том, что я умер и воскрес, и была столь же мне чуждой: моя непрерывность теперь необратимо сломана. Я действительно умер, тем или иным образом, на дне этого ущелья. Мне не под силу было постичь, каким образом я жив и завтракаю у Шипа. Было невозможно мысленно вернуться в свое прошлое и проследить непрерывную последовательность событий так, как ее обычно прослеживает человек, вглядываясь в свое прошлое.

Единственное объяснение, пришедшее мне в голову, состояло в том, что я последовал указаниям дона Хуана; я сдвинул свою точку сборки в положение, предотвратившее мою смерть, и вернулся в Л-А из своего внутреннего безмолвия. Ничего другого я придумать не смог. Впервые в жизни такой ход мыслей оказался для меня целиком приемлемым и совершенно удовлетворительным. Он ничего не объяснял, но определенно указывал на прагматический процесс, уже пережитый мною прежде в менее критических обстоятельствах, и эта, казалось бы, нелепая мысль совершенно успокоила все мое существо.

В моем уме появилось несколько очень ясных мыслей. Они удивительным образом проясняли запутанные вопросы. Первая из них была связана с тем, что тревожило меня все это время. Дон Хуан сказал, что для магов-мужчин вполне характерна неспособность запоминать события, происходящие в состоянии повышенного осознания.

Дон Хуан описывал состояние повышенного осознания как кратковременное смещение точки сборки, которое он всякий раз вызывал у меня, сильно ударяя меня по спине. Этим смещением он помогал мне охватить энергетические поля, обычно находившиеся на периферии моего осознания. Иными словами, энергетические поля, обычно находившиеся на краю моей точки сборки, на время этого смещения оказывались в ее центре. Такого рода сдвиг имел для меня два последствия — чрезвычайное обострение мыслей и восприятия и неспособность вспомнить, вернувшись к нормальному осознанию, что же происходило, пока я был в таком измененном состоянии.

Мои взаимоотношения с моим отрядом магов являли собой пример обоих этих последствий. У меня были спутники, товарищи по окончательному путешествию. Я взаимодействовал с ними только в состоянии повышенного осознания. Четкость и границы нашего взаимодействия были потрясающими. Расплачиваться же за это приходилось тем, что в повседневной жизни от них оставались лишь болезненные псевдовоспоминания, приводившие меня в отчаяние и вызывавшие беспокойные ожидания неизвестно чего. Можно сказать, что в обычной жизни я жил в постоянном ожидании кого-то, кто должен был внезапно возникнуть передо мной, то ли появившись из административного здания, то ли наскочив на меня из-за угла. Куда бы я ни направлялся, мой взор поневоле рыскал повсюду в поисках несуществующих людей, которые, однако, существовали как никто другой.

Пока я сидел в то утро у Шипа, все, что происходило со мной в состоянии повышенного осознания за все годы, проведенные с доном Хуаном, вплоть до мельчайших деталей, вновь превратилось в непрерывную последовательность событий. Дон Хуан сокрушался, что мужчина-маг, являющийся Нагвалем, из-за размеров своей энергетической массы волей-неволей оказывается разделен на части. Он говорил, что каждый такой фрагмент занимает особую часть общего поля восприятия, и события, которые он переживал в каждом таком фрагменте, должны были однажды воссоединиться в целостную, осознанную картину всего, что происходило в течение его жизни.

Глядя мне в глаза, он сказал, что для такого объединения требуются годы, и ему известны случаи, когда Нагвали так и не достигали полного сознательного охвата своей деятельности и жили разделенными.

То, что я пережил в это утро у Шипа, превосходило все, что могло привидеться мне в самых буйных фантазиях. Дон Хуан время от времени говорил мне, что мир магов не является неизменным, где каждое слово окончательно и бесповоротно, но представляет собой мир непрекращающихся флуктуаций, где ничто не должно приниматься как данность. Прыжок в пропасть настолько изменил мою когнитивную способность, что я смог допускать возможности, казавшиеся прежде удивительными и неописуемыми.

Но все, что я мог сказать об объединении своих познающих фрагментов, было лишь приближением к реальности. В то роковое утро у Шипа я пережил нечто бесконечно более мощное, чем в день, когда впервые увидел течение энергии во Вселенной, в день, который закончился для меня тем, что я перенесся из университетского городка в свою постель, не добираясь домой так, как того требовала моя привычная система познания, чтобы все событие представлялось реальным. У Шипа я воссоединил все фрагменты своей сущности. В каждом из них я действовал в высшей степени уверенно и последовательно и все же не имел ни малейшего представления о том, как мне это удавалось. Это была, по существу, гигантская головоломка, и установка на место каждого ее фрагмента производила невыразимый эффект.

Я сидел у стойки ресторана Шипа, исходил потом, безрезультатно раздумывал и настойчиво задавал себе вопросы, на которые не существовало ответов. Как все это было возможно? Как я мог быть разделен таким образом? Кто мы на самом деле? Вне сомнения, мы не те, кем большинство из нас себя считают. Я — во всяком случае, некая сердцевина меня — обладал воспоминаниями о событиях, никогда не происходивших. Я не мог даже плакать.

— Маг плачет, когда он фрагментирован, — как-то сказал мне дон Хуан. — В целостном состоянии его охватывает столь сильная дрожь, что может даже убить его.

Меня охватила именно такая дрожь! Я сомневался, что когда-либо встречусь со своими спутниками. Мне казалось, что