— Я ухожу, — сказал Шмидт неожиданно смиренно, словно, завершив то, за чем пришел, спешил откланяться.

Фельзен поднялся на ноги. В оконном стекле отражались его лицо и темные полосы на нем. В зеркале он увидел, что потерял пол-уха. Левая рука горела. Он тронул ее правой, и пальцы утонули в глубокой ране на плече. У него подкосились ноги, и он чуть не потерял сознание. В ванной он скинул пиджак и кое-как помылся. Облил водой левую руку, но это не помогло. Ощущение было такое, будто ее жгут на раскаленных углях. Для того чтобы убрать тело Шмидта, ему предстояло сдвинуть мебель и огромный старинный ковер. Он стянул руку полотенцем и вернулся в гостиную. Стараясь не касаться тела, достал из буфета и откупорил бутылку агуарденте и основательно к ней приложился. Потом сел на диван и, поставив между ног бутылку, позвонил Абрантешу. Его соединили.

Ответившая на звонок горничная отказалась тревожить хозяина. Фельзену долго пришлось уламывать ее. Он знал, чем занят Абрантеш. Ожидая ответа, Фельзен выпил еще и вскрыл новую пачку сигарет. Наконец Абрантеш взял трубку.

— Мне нужна твоя помощь, — сказал Фельзен.

— А подождать это не может? — раздраженно ответил Абрантеш.

— Мне понадобится помощь твоих друзей… тех, что работают вместе с Мануэлом.

Ответом было молчание. Теперь собеседник был весь внимание. Фельзен глотнул из бутылки.

— Известная тебе история с Сузаной Лопес получила развитие. Здесь у меня лежит труп.

— Больше ни слова, — сказал Абрантеш. — Теперь молчи. Я пришлю тебе кого-нибудь. Ты ранен?

Лицо Фельзена горело. По усам тек пот.

— Рука…

— Оставь дверь открытой, — распорядился Абрантеш.

Фельзен бросил аппарат, прошел к передней двери, потом направился к задней. И упал в гостиной, споткнувшись на пороге. Последнее, что он увидел, было белое лицо Шмидта.

Как в полусне, он чувствовал присутствие в доме каких-то людей, мелькание теней, проблески света, слышал скрип мебели, голоса — неясные, словно издалека, и вой ветра, то и дело врывавшегося в дом и сотрясавшего оконные стекла. Его куда-то несли. Что-то блеснуло перед глазами, и он впал в беспамятство. Ему чудилось, что он на плоту, плот скрипит, качаясь на волнах в открытом море. Несколько раз он приходил в сознание, и тогда его охватывал нестерпимый жар, словно внутри у него жгли костер. Напоследок он вдруг почувствовал отвратительный запах, который испугал его, лишив последних сил и превратив в беспомощного, полудохлого щенка.

Когда сознание наконец окончательно вернулось, в комнату пробивался утренний свет — первые серые проблески дня. Голова была такой тяжелой, что трудно было оторвать ее от подушки. Явь это или сон? Может, он все еще в беспамятстве? Он выжидал, пытаясь разобраться, реальность это или очередной бред. Света, проникавшего в комнату, стало больше, теперь он был белым. Фельзен ощущал прохладу. Раненая рука уже не так болела, во рту чувствовалась соленая влага. Он слышал голоса из коридора — там обсуждали попытку переворота в Беже, упоминалось имя генерала Машаду. Но вслушиваться ему было трудно, и он бросил это.

Он приподнял правую руку. Она была прикована наручниками к кровати. Поднял левую, очень осторожно, потому что она все еще болела. Рука поднялась легко. Он нагнул голову, бросив взгляд на грудь, но руки там не было. Он чувствовал ее, но ее не было. Он чувствовал кисть, локоть, мускулы. Все было вроде на месте, но ничего этого не было. Он вскрикнул.

В комнату вбежали два охранника с ружьями.

— Что, черт возьми, здесь происходит? — спросил первый, тот, что постарше.

— Моя рука, — вопил Фельзен. — Руки нет!

Они тупо глядели на него из дверей.

— Ну да, — сказал тот, что моложе. — Ее вам отрезали.

Старший из охранников толкнул молодого локтем.

— Чего? — удивился тот.

— Человек же руки лишился!

— Сейчас-то ему, поди, лучше, чем было, когда его привезли!

Старший из охранников, кинув на молодого суровый взгляд, пошел за доктором. Молодой остался мерить шагами комнату.

— Почему меня приковали к кровати? — спросил Фельзен.

— Вы человека убили, — сказал охранник. — Напились в стельку и убили. Как только вы сможете двигаться, вас отвезут обратно в Кашиаш.

— Я не помню, чтобы был суд.

— Суд еще будет.

Фельзен откинулся назад на подушку и, моргая, уставился в потолок.

— Не можешь мне службу сослужить?

— Да у вас, похоже, и денег-то при себе нет.

— А если я дам тебе номер телефона? Позвонишь и спросишь Жоакина Абрантеша. Он даст тебе денег.

Охранник покачал головой. Уговаривать его было бесполезно.

Через две недели Фельзена перевели в тюрьму Кашиаш. Еще через неделю его вывели из холодной сырой камеры и привели в комнату, где стоял стол с пустой жестянкой из-под сардин в качестве пепельницы и два стула. В комнату вошел Абрантеш в сопровождении дежурного офицера. Фельзен и Абрантеш обменялись рукопожатиями. Абрантеш похлопал его по плечу, пытаясь ободрить. Фельзен старался преодолеть холодность и быть с Абрантешем полюбезнее — ведь тот был единственным, кто мог ему помочь. Абрантеш угостил Фельзена любимыми его турецкими папиросами и вытащил фляжку коньяка. Они закурили, выпили.

— Ну, как дела? — спросил Фельзен.

— Положение очень трудное, масса бюрократических рогаток.

— Я мало что помню после звонка тебе.

— С него-то все и началось. Наш разговор подслушал телефонист. Пока я связывался с друзьями из МПЗГ, полиции стало известно, что есть труп, о котором ты не сообщил им. Это показалось подозрительным.

— Но он ворвался ко мне в дом! Он был вооружен!

— Как и ты. На незарегистрированном револьвере обнаружены твои отпечатки.

— Я не… — Фельзен запнулся, грызя ноготь своего единственного теперь большого пальца.

— Видишь, как все запутано…

— Это был не мой револьвер. Мое оружие было у него. И оно взорвалось у него в руках.

— Как попало к нему твое оружие? А к тебе — его?

Фельзен прикрыл глаза и потер переносицу. Насколько мог внятнее, он пересказал Абрантешу все, что помнил. Абрантеш слушал его, поглядывая на часы и чаще, чем обычно, прикладываясь к фляжке. Время от времени он кивал и поддакивал, побуждая Фельзена продолжать.

— Знаешь, — сказал Абрантеш, когда понял, что он завершил рассказ, — я не думаю, что что-нибудь из этого пригодится тебе на суде.

— На суде?

— Должен состояться суд.

— Ну а твои друзья в МПЗГ?

— Как я сказал, ситуация непростая, с массой бюрократических препон. Вызволить тебя отсюда очень трудно.