Буридан поднялся на ноги.

После секундного колебания Миртиль сказала:

– Я знаю, сколько зла она тебе причинила. Я знаю, что Маргарита Бургундская, королева Франции, могла быть обвиненной тобой и твоими товарищами в преступлении, и что обвинение это было бы справедливым. Это моя мать, Буридан! Что бы она ни сделала, что бы ни предпринимала против тебя и твоих друзей, это моя мать! Пощади же ее, Буридан, как ты поклялся пощадить моего отца.

На сей раз Буридан содрогнулся, но ответил сразу же и твердо:

– Да простит Господь Бог Маргариту Бургундскую! Если когда-нибудь ему и придется вложить в чью-либо руку карающий меч правосудия против той, которая приходится тебе матерью, то это будет рука Людовика, короля Франции, но не моя. Клянусь тебе, что – ни в словах, ни в поступках – я ничего не стану предпринимать против Маргариты Бургундской, королевы Франции…

Бесконечная радость озарила лицо Миртиль. Но, судя по всему, силы уже готовы были ее оставить, так как она пошатнулась и упала на руки Буридана, который с пылающим взором прошептал:

– Маргарита Бургундская! Ангерран де Мариньи! Я только что принес вашей дочери двойную клятву. Но остерегайтесь! Если она умрет, то убьете ее вы, отец и мать! И тогда, если я буду приговорен жить, у тела вашего дитя, я произнесу третью клятву, и вот какую…

Вероятно, эта клятва была бы ужасной, так как слова замерли на побелевших губах Буридана, словно испугав его самого.

Миртиль потеряла сознание.

Буридан поднял ее на руки и перенес на кровать.

– Эй! Сеньор капитан! – прокричал в этот момент кто-то снизу.

Буридан узнал голос Ланселота Бигорна и сказал себе, что раз уж Бигорн его зовет, то штурм неизбежен.

– Прощай, Миртиль! – пробормотал он, подавляя рыдания.

Он наклонился и, запечатлев на этом девственном лбу долгий поцелуй, не оглядываясь, выбежал из комнаты.

В тот момент он был ужасен.

Вновь раздался голос Бигорна:

– Эй! Сеньор капитан, у нас тут пленник!

Буридан спустился вниз.

– Пленник? – спросил он.

– Или, скорее, пленница! – проговорил Бигорн голосом, в котором Буридан уловил странную дрожь. – Она здесь, – добавил Ланселот, указывая на большой зал первого этажа.

Буридан направился к двери.

Бигорн вдруг остановил его, схватив за руку.

– Чего тебе? – произнес Буридан. Он был так возбужден, что внезапно испугался некой неведомой катастрофы.

– Хозяин, – промолвил Бигорн с таким волнением, какого Буридан никогда еще за ним не замечал, – вспомните тот торжественный момент, когда вы подняли шпагу на человека, которого прижимали коленом к полу. Шпага уже готова была ударить. Человеку этому предстояло умереть. Тогда я схватил вас за руку, как сделал это только что, и сказал вам: «Не убивайте графа де Валуа, этот человек – ваш отец!»

Буридан вздрогнул и хриплым голосом спросил:

– А теперь что ты собираешься мне сказать?

– Вспомните, – отвечал Бигорн, – что я сказал вам далее. Я рассказал вам о женщине…

– О женщине, которая как-то вечером, на улице Фруадмантель, назначила мне свидание в Нельской башне, о женщине, которая затем заговорила со мной у подножия сторожевой башни Лувра и вновь для того, чтобы заманить меня в Нельскую башню! Ты сказал мне, Ланселот, ты сказал мне, что эта женщина…

Слова застряли у Буридана в горле. Он судорожно дрожал.

– Я сказал вам, что то была ваша мать! – промолвил Бигорн. – А теперь, Жан Буридан, а теперь, сын графа де Валуа и Анны де Драман, вы можете войти!

– Моя мать! – пробормотал Буридан.

И он вошел.

Мабель была одна в большом зале.

Буридан тотчас же увидел ее в полумраке. Он увидел ее столь бледной, с лицом столь измученным и в то же время сияющим, что у него подкосились ноги. Буридан был вынужден опереться о наличник двери.

– Матушка! – прошептал он.

Мабель нетвердой походкой двинулась ему навстречу.

Она хотела что-то сказать, но с губ ее не слетело ни единого звука.

Буридан хотел броситься к ней, но перед глазами стояла такая пелена, что он с трудом различал предметы. Пол начал уходить у него из-под ног. Он почувствовал, что падает, почувствовал, что сердце его разрывается на части… Он ощутил, как его подхватили женские руки, руки исступленные и нежные, ощутил, что голова его покоится на вздымающейся женской груди, в которой глухо бьется сердце; он словно вновь был ребенком, засыпающим в сладостной безопасности на материнской груди… На лицо его пролился теплый дождь, дождь слез матери… и смутно, теряя сознание, он разобрал такие слова:

– Мой Жан! Сынок! Наконец-то ты со мною!

Такие минуты не поддаются описанию. Там, где трепещут человеческие эмоции, благородные, святые, там путаются и теряются слова. Они еще могут хорошо звучать на театральных подмостках, в унисон с изображением чувств, но холодное письмо, письмо, которое передает лишь жалкое подобие эмоций, что-то лепеча и заикаясь – письмо бессильно.

Добавим, к тому же, что описание эмоций, каким бы интересным оно ни было, лишь замедлит наш рассказ, который, на правах скромного романиста, мы беремся благополучно закончить, оставляя бесчисленным гениям, из которых состоит современная литература, опасную честь описывать состояния души, абстрагируясь от самой сути.

Скажем лишь, что следующая пара часов стала для Мабель и Буридана, то есть для матери и сына, часами незабываемыми, теми моментами, когда человек, доживший до глубокой старости, с умилением вспоминает далекое прошлое, выискивая в нем иллюзии и находя последний лучик света, чтобы углубиться затем в сумерки смерти.

По истечении этих двух часов, которые были использованы матерью и сыном на то, чтобы узнать друг друга с той волшебной быстротой, которая становится доступна сердцу, Буридан совершенно забыл, что в мире существует некий Двор Чудес, и что он сейчас окружен всеми, какие только есть в Париже, лучниками. Но мать этого не забывала. Она явилась с намерением спасти сына, и это упорное намерение возобладало в данный момент в ней над всеми прочими мыслями.

– А теперь, – молвила она, продолжая разговор, который мы, в свою очередь, начинаем именно с этих слов, – теперь тебе нужно уходить…

– Уходить?..

– Разумеется. Если ты останешься здесь, ты обречешь себя на верную смерть. Я только что миновала колонну войск, и должна тебе сказать, их здесь очень много!.. Но войска – это не главное. Самое страшное, знаешь ли, то, что нельзя простить, нельзя победить… скрывается позади войск…

– И что же это, дорогая матушка? – спросил Буридан с улыбкой, которая должна была успокоить Мабель.

– Матушка! – повторила она, вздрогнув. – Скажи-ка еще раз это слово.