Каждое ее слово, каждый образ глубоко ранили Лин. Вероятно, Сара, как и другие несчастные жертвы, была игровым полем для этих сбрендивших самцов. Просто поверхностью из плоти и крови, у которой не существовало границ. Лин хотелось опуститься на пол, прилечь в уголке и умереть. Но гнев заставлял ее жить.

– Эти мужчины… Я хочу знать, кто они. Назови мне имена этих уродов.

Mistik сплюнула.

– Ты что, думаешь, они оставляют мне свои визитные карточки? Это же только маски, лица и тела. И руки, которые пытают. Ты что, не въезжаешь? Они дорого платят за мое молчание. Они проникли глубоко в меня, но я не знаю никого из них. Все это происходило года три-четыре назад, все покрыто мраком… И если даже ты найдешь кого-нибудь из них, на что ты рассчитываешь? Что он заговорит? Спустя годы? Никто и рта не раскроет. В этой среде главный закон – молчание. Они работают в судах, посещают элитные клубы. Они могут купить все, даже нашу боль. Это потребители. И потребляют они – нас. Тебя и меня – мы всего лишь вещи…

Лин чувствовала, что у нее кончаются силы и терпение. Хорошо бы подключить к делу полицейских, чтобы они нашли клиентов Mistik, занялись «Донжоном». Но она связана по рукам и ногам. Неужели оставить все как есть? Неужели она так и уйдет, не получив ответов? Достигла ли она предела своих поисков, своих возможностей, своих сил?

Лин стиснула зубы и покрепче ухватилась за рычаг.

– Все эти девушки умерли, потому что именно ты привела их к смерти, и ты это знала. Именно из-за тебя…

Лин замолчала и прикрыла глаза. Mistik не жертва: она составляла часть той смертоносной цепи, она совершенно сознательно скрывала правду и в глубине души все понимала. Чтобы придать себе мужества, Лин подумала о Саре, вспомнила улыбку своей радующейся жизни дочери на той последней фотографии.

Mistik не должна больше жить.

Лин положила вторую руку на рычаг, набрала в грудь воздуха. Ее пленница орала изо всех сил. Лин повернула рукоятку и отпустила цепь. Mistik рухнула на пол прямо возле цилиндра. Лин дотащила ее до клетки, заперла там, а ключ от замка бросила в воду.

– Для тебя было бы лучше, чтобы со мной ничего не случилось.

Она повернулась, готовая уйти, но застыла, бросив взгляд на компьютер.

На экране появилась новая строка.

Черные сосны уходили в бескрайнюю даль – настоящая армия теней: молчаливая, грозная, прочно стоящая на снегу, на этой серой бездушной корке, убивающей всякую жизнь, движение, надежду. Ни зверя, ни прошелестевшего листка, только снежные глыбы, иногда срывающиеся с надломившихся под их тяжестью ветвей. И тогда лес принимается монотонно стонать, словно рука голема пытает его, скручивая стволы.

Вик, задыхаясь, бежал между деревьями с открытым на GPS смартфоном в руке. Его трехдневную щетину украшали прозрачные кристаллы льда. Снег оседал на него, валил с ног – снегоступов у него не было, впрочем, как и у его коллег. Далеко впереди открывался вид на черный, зубастый, словно челюсть, занавес – величественную горную цепь Бельдон. За Виком с трудом поспевали Вадим Мандзато, два санитара и врач «скорой помощи» с тяжелой медицинской сумкой. Холод проникал в горло, замораживал кислород, обжигал легкие. Опережая их беспокойные взгляды, фонари вгрызались во тьму, выхватывая из нее то мрачные норы, то опасный уступ, то твердые, как деревяшка, сугробы. Стоял трескучий мороз.

Мандзато прервал молчание:

– Сколько еще?

– Примерно… метров пятьсот.

Автомобили были припаркованы в километре отсюда, на обочине департаментской дороги. Место, куда направлялись полицейские, в часе езды от Гренобля, представляло собой старый маршрут пеших прогулок, недоступный для машины. Склоны были эрозионные, корни цеплялись за мерзлую землю, точно гигантские пауки. Штаны и обувь Вика промокли, ноги замерзли, но это только удвоило его усилия. Аполлина была боец, ей удалось преодолеть свой физический недостаток, расцвести и развиться, несмотря на слепоту. Вопреки ультиматуму Дельпьера, она еще могла быть жива. Сыщик молился, чтобы так и было.

Превозмогая боль, обжигающую мышцы, Вик снова и снова видел каждое слово, расшифрованное им в последнем отправленном Дельпьером письме, которое стало страшным предзнаменованием:

Они вот-вот прижмут меня, это вопрос нескольких дней. Они ничего не знают. Как мы договорились, я унесу с собой нашу тайну. Мориарти совершенно исчез. Наверняка для того, чтобы осуществить свой главный сенсационный ход, о котором всегда говорил. Самое прекрасное исчезновение на глазах у всех. Он настоящий волшебник. Воспользуйся этим, чтобы блеснуть в последний раз. Аполлина Рина. Слепая. Моя гордость. Заперта в заброшенной хижине, недалеко от ручья Гран-Валуар, возле Ла-Феррьер. 45.17.32.7N, 6.06.50.8E. Она проживет еще дней пять-шесть. Подожди неделю, прежде чем сказать сыщикам. Пусть сдохнет прямо у них на руках. Прощай, старый друг.

Дней пять-шесть… Если считать со вчерашнего или позавчерашнего дня. Силы Вика были на исходе, он перелезал через поваленные стволы, цеплялся за ветки. Он должен ее спасти, только бы она была жива, ради него, ради его коллег, ради его собственной дочери: как можно расти в мире, где гаснет последний луч, тем более если это лучик надежды? Если Аполлина умрет, все безвозвратно потонет во мраке. И Вик не вынесет такой мир.

Он выбрался на ровную площадку, крошечную прогалину среди гранита. В темноте казалось, будто склоны гор так тесно обступили ее, что Вик почувствовал удушье. Вдалеке, в свете карманных фонарей под звездами вырисовывалась черная масса хижины – холодная пещера с пологой крышей, словно появившаяся из другого времени, каменное устье под слегка наклонной крышей. Вокруг – чистейший снег, без единого следа. Мужчины приблизились, запыхавшиеся и взмокшие в своих тяжелых куртках. Все входы в постройку были заколочены досками. Внутри бывшего горного приюта для путников, должно быть, царила вечная ночь, как в глазах Аполлины.

Полицейские дружно схватились за загораживающие дверь доски. Потребовалось не меньше трех пар рук, чтобы оторвать их. Часть наличника треснула и подалась. Как только в проеме образовалось достаточно места, чтобы пролезть, Вик первым бросился внутрь, держа в руках оружие и фонарь. В ноздри ему ударил запах антисептика и крови. Он быстрым взглядом окинул обветшалое помещение. На полу валялись куски черепицы, обломки досок и осколки стекла. Луч его фонаря уперся в брошенный прямо на пол в правом углу комнаты матрас.

Сердце его лихорадочно забилось, когда фонарь осветил завернутое в грубые одеяла тело. Культи рук, лежащие на серой шерсти, были стянуты широкими бинтами с темными краями: это характерное для плохо обработанных загноившихся ран сочетание желтого и красного. Катетер соединял с левой рукой два закрепленных на стене прозрачных мешка. Пустых.