— Проверим клей с окна и с монеты?

— Конечно.

Действие инфракрасного спектрофотометра Фурье основано на концепции, гораздо более простой, чем можно предположить исходя из его названия. Химические связи молекулы поглощают световые волны определенной длины и дают аннотированный спектр, столь же уникальный, как и отпечаток пальца. На первый взгляд их открытие не таит в себе никакого сюрприза. Спектр клея на окне и клея на монете один и тот же, но ни Скарпетта, ни доктор Франц его не узнают. Молекулярная структура не соответствует метилцианоакрилату обычного суперклея. Здесь что-то другое.

— 2-октилцианоакрилат, — говорит доктор Франц. На часах уже половина третьего. — Что это может быть, не представляю. Ясно только, что какой-то адгезив. А что с клеем в Риме? У него такая же молекулярная структура?

— Не думаю, что это кого-то интересовало, — отвечает Скарпетта.

Исторические здания в мягком свете иллюминации, и белый шпиль собора едва не пронзает луну.

Звезд нет, и небо неотличимо от океана. Дождь стих, но ненадолго.

— Мне нравится ананасовый фонтан, да только его отсюда не видно. — В своей роскошной комнате доктор Селф разговаривает с огнями за окном — это куда приятнее, чем говорить с Шэнди. — Он там, далеко, у воды, за рынком. Летом в нем плещутся детишки из бедных семей. Когда живешь в дорогих апартаментах, настроение портит постоянный шум. Слышишь? Это вертолет. Береговая охрана. А еще военные самолеты. Громадные, как летающие линкоры. Каждую минуту. Проносятся чуть ли не над головой. Впрочем, ты о самолетах больше меня знаешь. И на что только идут деньги налогоплательщиков?

— Я бы не рассказала, если б думала, что ты перестанешь мне платить, — отзывается Шэнди.

Вид ее не интересует, хотя она и сидит в кресле у окна.

— Выбрасываются на ветер, а результат — еще больше смертей. Мы же знаем, что случается, когда эти мальчики и девочки возвращаются домой. Мы слишком хорошо это знаем, не так ли, Шэнди?

— Дай мне то, о чем мы говорили, и, может быть, я оставлю тебя в покое. Мне ведь нужно только то, что и другим. Ничего плохого в этом нет. Плевала я на Ирак. И сидеть здесь часами, переливая из пустого в порожнее, мне совсем не интересно. Хочешь потолковать про политику, отправляйся в бар. — Она смеется, и смех у нее неприятный. — Стране Буша есть чем гордиться, потому что мы ненавидим арабов и педиков, не спускаем младенцев в унитаз и не продаем их по кускам для медицинских исследований. Мы любим яблочный пирог, пиво «Будвайзер» и Иисуса. Да, и еще трахаться. Ладно, дай мне то, за чем я пришла, и я заткнусь и свалю домой.

— Как психиатр я всегда говорю: «Познай себя». Но к тебе, милая, это не относится. Рекомендую — не старайся познать себя.

— Одно точно, — ехидно замечает Шэнди. — Марино, когда завязал со мной, наверняка завязал и с тобой.

— Он поступил в точности так, как я и предрекала. Не тем местом думает.

— Ты можешь быть богатой и знаменитой, как Опра, но ни слава, ни влияние не способны завести мужчину так, как это делаю я. Я молода, хороша собой и знаю, чего им надо. А еще я умею делать так, что со мной их хватает на такой забег, о каком они и не мечтали.

— Ты о сексе или о Кентуккийском дерби?

— Я о том, что ты стара.

— Возможно, тебя бы стоило пригласить на мое шоу. Какие интересные вопросы я могла бы задать! Каких мужчин увидеть в тебе! Какой магический мускус ты должна источать, чтобы они таскались за тобой? Мы бы показали тебя такой, какая ты сейчас, в черных кожаных брючках, обтягивающих, как кожура на сливе, и джинсовой курточке, под которой нет больше ничего. Конечно, сапоги. А главная примана — эта косынка, которая словно охвачена пламенем. Немного затасканная, мягко говоря, но ведь она принадлежала твоему приятелю, тому бедняжке, что попал в жуткую аварию. Мои зрители растрогаются, когда ты скажешь, что будешь носить ее на шее, пока он не поправится. Не хотелось бы тебя огорчать, но если голова раскалывается, как куриное яйцо, и мозг напрямую знакомится с окружающей средой — а в данном случае с тротуаром, — дело очень серьезное.

Шэнди молча пьет.

— Думаю, к концу часа — серия успеха иметь не будет, так что ограничимся частью одного шоу — мы придем к выводу, что ты, без сомнения, мила, очаровательна и аппетитна. Пока тебе достаточно и того, что есть, базовых пристрастий, но с годами, когда ты постареешь — а это случится скоро, если ты считаешь старой меня, — груз прожитых лет придаст тебе простоты. Что я говорю на своем шоу? Жизнь каждого клонит книзу. Не к небу — к земле. Сидеть — уже удача. Еще чаще человек падает. Как случилось с Марино. Когда я, после того как Марино имел глупость первым выйти на связь со мной, посоветовала тебе сблизиться с ним, потенциальное падение представлялось относительно мягким. Все сводилось к тем неприятностям, которые могла доставить ему ты. Да и куда было падать Марино, если он, коли уж на то пошло, никогда и не поднимался высоко?

— Дай мне деньги, — обрывает ее Шэнди. — Или, может, мне надо заплатить, чтобы больше не слышать тебя? Неудивительно, что твой…

— Прекрати, — резко, но с улыбкой останавливает ее доктор Селф. — Мы договорились, кого не будем обсуждать и чьи имена не станем произносить. Это и ради твоего же блага. Не забывай. У тебя причин для беспокойства больше, чем у меня.

— То-то ты радуешься. Но давай начистоту. Я оказала тебе услугу, потому что теперь тебе не надо больше возиться со мной, и ты, может быть, даже полюбишь меня так же, как любишь доктора Фила.

— Он был на моем шоу.

— Достань мне его автограф.

— Радоваться нечему, — говорит доктор Селф. — Я отнюдь не обрадовалась, когда ты позвонила и сообщила ту ужасную, гадкую новость — только для того, чтобы я помогла тебе избежать тюрьмы. Ты ловкая девочка. И не в моих интересах, чтобы ты попала за решетку.

— Лучше бы я не звонила. Если бы знала, что ты прекратишь выплаты из-за того…

— А чего ради? За что я должна платить? То, за что я платила, больше не нуждается в моей поддержке.

— Зря я это сказала. Но ты ведь всегда требовала от меня откровенности.

— Если так, мои усилия не дали плодов.

— А тебе не интересно, почему…

— Мне интересно, почему ты назло мне пытаешься нарушить правила. Есть темы, которые мы не трогаем.

— А вот я еще как трогаю Марино. — Шэнди усмехается. — Я не говорила? Он по-прежнему хочет трахнуть Скарпетту. Уж это тебя наверняка задевает — вы ведь с ней примерно одного возраста. — Она перебирает закуску, как будто перед ней курятина из «Кентакки фрайд чикен». — Может, он и тебя бы трахнул, если б попросила как следует. Но ее он хочет даже больше, чем меня. Представляешь?

Будь бурбон воздухом, в комнате уже нечем было бы дышать. В баре Шэнди набрала столько, что пришлось просить у консьержа поднос, тогда как доктор Селф ограничилась чашкой горячего ромашкового чаю да еще и сделала вид, что Шэнди не имеет к ней никакого отношения.