– Я пойду с вами. Буду метрах в пяти сзади. Там, на кладбище уже находятся наши люди. Если вдруг услышите или увидите, что начинается какой-нибудь скандал или драка, сразу идите к машине. Это сигнал, что надо уходить. Постарайтесь находиться на кладбище недолго, хотя у меня есть указание вас не торопить.

Наша машина остановилась у маленького рынка вблизи от кладбища. У входа в него продавали цветы живые и искусственные. Я пожалел, что не попросил у Федора Ивановича денег, но мой спутник без слов понял меня. Когда я подошел к воротам кладбища, он вложил мне в руку букет темно-красных, почти черных роз. Много лет я не был здесь, но хорошо помнил куда идти. Здесь, на Армянском кладбище, могилы моих предков появились еще в конце прошлого века, и мне не раз пришлось бывать тут в былые годы, провожая на вечный покой близких и дальних родственников. Понимая, что за могилой могут следить, я остановился у соседней ограды, которая тоже была мне хорошо знакома, и из-за нее стал рассматривать свои захоронения. Сквозь редкие ветви деревьев я разглядел сначала блеклую фотографию матери, потом отца. Тот, кто выбирал их, взял для памятника старые фотографии, те, что когда-то делал и хорошо помнил я. Лица на фотографиях выглядели молодо, они примерно соответствовали моему сегодняшнему возрасту. Мне показалось, что выбор был сделан правильно. С этими лицами не хотелось прощаться. Они были не похоронными, а жизнеутверждающими.

Постояв несколько минут, я положил несколько роз из букета на чужую могилу, а остальные – на могилы отца и матери. Мысленно поклонился им и, не произнося слова прощания, направился к выходу. Я думаю, что мои родители правильно поняли меня. Мы еще встретимся.

На обратном пути я не думал ни о чем. Поездка прошла без приключений. Серега приехал на виллу спустя несколько минут после меня. Мы не задали друг другу никаких вопросов и молча разошлись по своим комнатам.

Двадцать третьего января мы двинулись в путь. Нас снова загримировали, и Федор Иванович вручил нам на всякий случай советские паспорта. В них были вклеены наши фотографии в новом обличий.

– Паспорта настоящие, можете смело предъявлять их, если потребуется, – сказал он, – но думаю, что делать это не придется.

Мы сели в машины. Это были две новенькие черные Волги с номерами серии МОС. На таких разъезжали высшие советские и партийные чиновники. Хотя в стране уже не было ни советской власти, ни коммунистической партии, милиция их не останавливала. На крышах машин были установлены проблесковые маячки. В одну из них сел Федор Иванович. В другую мы с Серегой. На переднем сидении в каждой машине рядом с водителем сидел человек в камуфляже с автоматом на коленях. Все выглядело весьма солидно. Нам предстояло проехать на машинах две тысячи километров, отделявших Москву от Сухуми. Езда по российским дорогам и в летнее время занятие не из легких, а зимой превращается в рискованную затею. Трудности предстоящего пути мы почувствовали уже на первых километрах. Было очень скользко. Машины, буксуя, с трудом трогались с места. Их заносило на поворотах и при обгонах. Иногда из-за большого встречного потока, обгон становился невозможным, и мы подолгу тащились со скоростью двадцать-тридцать километров в час за каким-нибудь грузовиком.

За первый день пути мы преодолели всего триста километров и остановились на ночевку вблизи Липецка в небольшом охотничьем доме. Здесь нас ждали несколько человек. Один из них минут на пятнадцать уединился с Федором Ивановичем в одной из комнат весьма комфортабельного особняка, которым оказался весьма неказистый снаружи домик. Очевидно, они оба остались довольны беседой, поскольку, прощаясь, долго трясли друг другу руки, произнося слова благодарности. После этого собеседник Федора Ивановича покинул нас, а мы, утомленные долгой дорогой и голодные, с удовольствием уселись за красиво накрытый стол, уставленный блюдами и напитками.

Утром перед домом снова стояли черные Волги, но уже с другими номерами. Наверное, на них ездило высшее начальство Липецкой области. В этот день мы с трудом добрались до Воронежа, где нас тоже ждали. Так, меняя машины и ночуя в шикарных особняках областных руководителей, мы на пятый день пути без особых приключений добрались до Сухуми. Здесь уже была весна. Она началась почти сразу за Туапсе, где для нас была заранее приготовлена соответствующая сезону одежда. Теперь мы выглядели как обычные советские чиновники на заслуженном отдыхе. Как сказал Федор Иванович, советская власть и раньше кончалась между Туапсе и Сочи. Здесь в почете были не черные, а белые Волги, на которых мы теперь продолжали свой путь.

У ворот Сухумского аэропорта нас ожидали два УАЗа с военными номерами. Мы пересели в них. Машины, пробежав по асфальту несколько километров, свернули влево, в горы, и начали карабкаться вверх. Вскоре то, по чему мы ехали, уже нельзя было назвать дорогой. Это была тропа, больше подходящая для лошадей и пешеходов. Снова начал появляться снег. Часам к семи вечера мы, наконец, добрались до цели пути. Дом, у которого мы остановились, стоял одиноко почти на вершине поросшей лесом горы. Еще чуть выше стоял другой дом, поменьше. Других строений в округе было не видно. Около дома нас встретил заросший бородой мужчина в меховой шапке и такой же безрукавке поверх толстого грубой вязки свитера. Его широкие штаны были заправлены в сапоги, а на плече болталась винтовка. «Настоящий горец», – подумал я про себя. Не говоря ни слова, он провел нас в дом. В нем царила спартанская обстановка. Из сеней мы вошли в большую горницу. В центре горницы на дощатом полу стоял большой потемневший от времени дубовый стол. Вокруг него такие же большие и тяжелые кресла, покрытые коврами. Вдоль стен – сундуки и лавки, тоже покрытые коврами. На столе стояли глиняные сосуды и тарелки. В центре стола на глиняных же блюдах лежал хлеб, сыр и зелень. Три дверных проема, закрытые ковровыми занавесками, вели из горницы в предназначенные для нас комнаты.

С улицы послышалось жалобное блеяние, которое вскоре резко прервалось. «Хозяин барашка режет», – пояснил Федор Иванович. Мы вышли на улицу. Горец уже разделал барашка и теперь нанизывал, сочащееся свежей кровью мясо на шампуры. В свете костра, разведенного прямо на снегу, кровь и мясо казались черными. Погода была ясной, лунной и безветренной. Стояла удивительная тишина, прерываемая только потрескиванием сучьев в костре. От всего этого веяло первобытной дикостью, напомнившей мне тот, другой, но такой же затерянный мир на другом конце земли, в Африке. И там, и тут было хорошо и спокойно, много лучше, чем в сумасшедшем мире цивилизации, стремившемся к никому не ведомой цели.

Вскоре мы вернулись в дом, где с жадностью дикарей принялись поедать сочное, пахнущее дымом мясо, запивая его терпким красным вином из глиняных кувшинов. Никто не был расположен к разговорам. Молчать хотелось не из-за накопившейся за время пути усталости. Все мы, скорее всего, поддались обстановке, создаваемой самим домом, окружающей его природой, мягкой, но холодной погодой, игрой света и теней от освещавших комнату керосиновых ламп. Все, за исключением хозяина, сидевшего во главе стола. Он мало ел и внимательно следил за тем, чтобы у гостей не было пусто в тарелке или в стакане. Делал он это без всякого подобострастия, что мы часто видели в прислуживавших нам в пути людях, а исполняя некий восточный ритуал, устанавливающий взаимоотношения хозяина и гостя.