Это были зрители из студии, но Клара нынче видела их преображенными – полуголыми, а то и совсем голыми, вымазанными краской и виноградным соком.

Они ползли, не считаясь с маршрутами соседей, а потому часто наползали друг на друга и с визгом давили друг друга, не желая уступить место поближе к божеству.

Сама же совершенно преображенная экстазом Клара почему-то в некой части своего сознания сохраняла трезвость рассуждений. И вот там, в этом не замутненном страстью уголке, она анализировала – словно со стороны – происходившее в них и в ней, пыталась найти этому правильное имя.

«Нет, мы все-таки совершенно не изменились за тысячелетия, – думала она. – И никакая эволюция не в состоянии вписать в наши мозги новую строку, которая бы стерла старые генетические импульсы и освободила бы нас от сладостной жажды поклонения и рабства.

Нет, мы все остаемся язычниками, нам только дай чему-нибудь присягнуть, а мы и рады. Мы не можем избавиться от желания полностью подчиниться чужой воле, неотделимой частицей влиться в оргиастическую толпу и вместе с нею рыдать и плакать, бичевать себя и совокупляться со всеми подряд, быть отданными в жертву или приносить в кровавую жертву других».

И Кларе представился древний, отполированный массовым употреблением, лоснящийся от пролитого на него жира камень, на который возлагают связанных мужчин и женщин, чтобы по очереди перерезать им горло и вырезать еще пульсирующие сердца.

И это жуткое зрелище в данный момент не пугало Клару, а казалось таким сладким, как ничто другое, когда-либо испытанное ею в этой жизни. И она хотела бы сейчас оказаться рядом с этим камнем, и смотреть, как умирают другие язычники, и чувствовать брызги свежей крови на собственном лице.

Это было наваждение, как будто воздух телевизионной студии смешали с каким-то вредоносным газом убийственной силы. Как будто в легких каждого, кто находился там, кто-то танцевал пляску святого Витта. Как будто над ними сейчас ставили какой-то жуткий психологический эксперимент.

Ну что ж, что-то в этом роде там и происходило. Только без всяких газов или иных психотропных средств. Просто в каждом человеке (и это сейчас осознавала Клара) есть естественная порция безумия, которая с удовольствием выплеснется наружу и заразит собою весь мозг, если только услышит зов такой же частицы в другом человеке, а лучше во множестве человек, собранных в одном месте в один час.

И тогда слепленная внутренним безумием, помноженным на сто, тысячу или десятки тысяч порций, толпа пойдет за кем угодно, куда угодно и на что угодно.

Она пойдет бить печально известные витрины Хрустальной ночи. Она пойдет расстреливать невинных, добровольно раздевшихся догола и легших в ими же выкопанный ров. Она пойдет резать пациентов детской психбольницы, как будто эти одутловатые круглоглазые существа хоть чем-то опасны и хоть раз кому-то пожелали зла. Они будут улюлюкать, наблюдая за качанием по ветру мгновение назад задохнувшихся висельников, за стонами истекающих кровью быков и тореро, за последним горловым бульканьем исполосованных мечами гладиаторов, за треском суставов разорванных на дыбе сектантов.

Нет ничего опаснее толпы. Разве что ее лидер.

Нет ничего прекраснее толпы. Разве что ее лидер.

И о том и о другом думала сейчас Клара и была в восторге от своей причастности разыгравшейся в телестудии мистерии. И вместе с тем эгоистично желала быть выделенной из толпы, замеченной мужчиной на подиуме и поднятой им до себя, избранной для сакрального действа или хотя бы для помощи в зашнуровывании ботинок.

Она бы сейчас сделала по его приказу все что угодно. Разделась бы донага, вскрыла бы себе вены, проглотила бы яд.

А он смотрел на все это безумство со своего трона и, кажется, спрашивал себя: рад, мол, я или не рад?

Впрочем, кто Клара такая, чтобы сметь анализировать возможные мысли только что обретенного ею божества?

Лишь бы только быть рядом с ним, лишь бы лицезреть. А если удастся дотронуться, перемолвиться словом, разделить вдыхаемый им воздух одних помещений – чего же еще можно пожелать?!

А рация в кармане все пищит и пищит – это охрана и техперсонал студии пытаются дозвониться до нее и спросить, что делать, как остановить охватившее зал безумие.

Ведь эти неистовствующие люди крушат декорации, рвут в клочья занавесы, ломают скамейки. Судя по всему, в зале есть и жертвы, затоптанные толпой.

Охрана вызвала «скорую помощь», но санитарам не протиснуться в зал – их снесет волной человеческого экстаза.

Может быть, стоит погасить в зале свет и тогда охваченные безумием зрители успокоятся? Или вызвать пожарных, чтобы они как следует полили бесчинствующих из шлангов. Да, пожалуй, острые беспощадные струи холодной воды – это именно то, что надо.

Но распоряжается-то здесь всем Клара.

А Клара не слышит писк своей рации. Она вообще ничего не слышит, кроме собственной крови, стучащей в висках. Кровь гораздо громче безумного воя превращенных сидящим на троне в толпу оборотней и упырей.

И что же их так завело?

Чудо.

Данное в ощущении глазами, ушами, носами, пальцами чудо.

Чудо, брошенное неверящим в него, как кость голодным псам – рвите, убивайте друг друга в соперничестве за неожиданное лакомство.

Чудо, ворвавшееся в серую жизнь и расцветившее ее внезапным фейерверком ярких огней.

Чудо, скормленное дистрофикам с маленькими желудками, которые теперь блюют восторгом и жаждут повторения трапезы.

Клара и не думала, что она сама так падка на чудеса.

А может быть, не просто на чудеса, а на чудеса, исполненные этим прекрасным телом и этим дивным голосом. И если бы их творил какой-нибудь невзрачный хлюпик, то она бы не ползла сейчас по-пластунски и не думала бы, что за этого мужчину она легко может отдать собственную жизнь или отнять чужую.

– Клара, что это с вами? – услышала она вдруг где-то над головой.

Это пузатый Дастин наткнулся на нее в толпе и пытался вернуть к действительности.

«Зачем он здесь? Зачем пришел и все испортил?» – подумала Клара, снизу глядя на его брюхо и лицо, совершенно не вписывающиеся в языческую мистерию.

Рядом с ним магия почему-то пропадала. Он был такой будничный и обычный, что его даже на жертвенник возлагать неинтересно. Потому что он и там, вместо того чтобы экстатически сопереживать собственному закланию, будет мямлить: «Люди, что это с вами?»

– Что тебе от меня надо? – крикнула Клара злобно, как фурия.

– Возьмите ситуацию под контроль. Вы же умеете. Дайте распоряжения. Иначе следующего шоу не будет. Мы не сможем восстановить оформление студии за неделю. Никак не сможем.

И это отрезвило Клару. Нет, она не могла позволить шоу быть сорванным. И как продюсер, и как женщина, которая теперь будет жить только одной мечтой – увидеть божественного мужчину через неделю, а потом еще через неделю, а потом еще.