Дневник: Устал переводить и перерисовывать. Укрепил дверь клиньями и отправился, хромая, к парому. Почты нет. Банк закрыт — жаль, я надеялся, что О'Тул и другие компаньоны будут любезны взять на себя выполнение обязательств, с которыми пока что медлит Ч. К. Ф. Кормлю кошек, крадусь к вилле так же скрытно, как к усыпальнице. Снова берусь за работу после печального и затянувшегося прощания с Мэгги и Рамзесами.

СТЕННАЯ ПАНЕЛЬ «С»:

«УМИРАЮЩИЙ ЦАРЬ ДЖЕДНЕФЕРРА ДЕДУМЕС ИЗБИРАЕТ АТУМ-ХАДУ»

Текст: Старый царь, наместник Гора во дворце, не мог подняться. Он сказал: «Полководец Атум-хаду, я прожил 110 лет. Все вокруг меня одержимы желанием стать царями, а почему — я не понимаю, ведь никогда уже не будет радости в черной стране. Я не боюсь смерти, Атум-хаду, я лишь боюсь, что все нами обретенное будет потеряно. Тем, кто однажды может возродить нашу страну, должно оставить наставления. О боги, пусть писцы успеют рассказать о нашем славном прошлом и укрыть тексты! Следующий царь, надеюсь, преуспеет хотя бы в этом, да и для этого ему должно быть сильным. Умный человек не пожелает стать царем, но лишь умному дано достигнуть цели. Мои вельможи неумны, оттого они строят планы на мой трон. Атум-хаду, возьмешь ли ты дочь моей внучки? Возьми эту девочку, и два наших царства, и наш дворец, и нашу страну, и всех людей нашей страны». И Атум-хаду сказал: «Я возьму все это, царь, и да будешь ты долго владычествовать в здравии и благоденствии». И Джеднеферра Дедумес сказал: «Да, разумеется, а крокодилы обретут крылья. Теперь поговорим серьезно: уймешь ли ты жрецов и вельмож, когда они захотят тебя сместить?» — «Уйму». — «Оставишь ли ты прочие дела и наслаждения ради того, чтобы воспеть и укрыть нашу славу?» — «Оставлю. Я сделаю все это, царь, и более того. Я изгоню завоевателей. Я подавлю мятежников в дельте. Из двух царств я создам одно и укреплю его с моря. Я прослежу за тем, чтобы богов почитали правильно, а не так, как почитают их уже много лет. Я оставлю вам множество потомков и сделаю так, что имя ваше будет воспето в веках». И Джеднеферра Дедумес сказал: «Не надорвись, прежде чем научишь моих ручных обезьянок стрелять из лука. Но довольно разговоров. С того момента, как ты вошел в мои покои, тебя окружают одни враги. Вне их числа — твоя будущая царица и мой Владыка Щедрости, они тебя поддержат. Слишком поздно мечтать о славе. Приложи усилия к тому, чтобы память о нашей великой стране не исчезла». И царя постигла участь смертных.

Атум-хаду созвал двор. «Царя постигла участь смертных, — сказал он, — Вот перед вами — наместник Гора во дворце». И он сокрушил вероломных вельмож. Он повелел принести папирус, и написал стихотворение, и сказал писцам: дано вам писать обо всем, что есть в стране, но лишь Атум-хаду будет писать об Атум-хаду. После Владыка Щедрости пал на колени и поклялся в верности. После Атум-хаду взял в жены дочь дочери дочери мертвого царя, и бросил в ее воды свой якорь, и обследовал ее пещеру, и возрадовался.

Прошло семьдесят дней, и Блюстители Таинств закончили приготовление мумии старого царя, великого Джеднеферры Дедумеса. Атум-хаду отослал прочь всех и каждого, и своими руками перенес мумию царя в тайное место, и похоронил его с его книгами, и сокровищами, и яствами, и сам запечатал гробницу.

Изображение: Несколько существенных замечаний. В остроумных репликах старого царя мы находим, кажется, первый пример сарказма в письменной истории, и, если бы роспись вышла получше, стало бы ясно, что художник пытался изобразить старого царя, который, заслышав о преисполненных хвастовства планах Атум-хаду, закатил глаза, словно говоря: «Ну-ну, Атум-хаду, попробуй, в подземном мире расскажешь, что да как». Можно было бы разглядеть отчаяние и смятение, завладевшие умирающим царем при виде молодого щеголя, который не внял царским увещеваниям и приготовился к роли традиционного правителя, вместо того чтобы взять на себя архиисторическую задачу и стать тем, кто, уходя последним, гасит за собою свет. К несчастью, художник вынужден был класть краски на шероховатую, рябую каменную поверхность, к тому же стена с панелью «С» слишком уж выщерблена, на ней достаточно трудно рисовать даже иероглифы. Отдав всего себя изображению и сочинению композиции, художник, без всякого сомнения, был изнурен усталостью, голодом, жаждой, болью и чадом.

Разбор: Само собой, я не знаю, что за безымянный писец и художник расписывали эти стены, к тому же изнуряющее перерисовывание знаков в мою тетрадь и перевод, в ходе которого я снова и снова сверяюсь с собственными филологическими трудами и словарем Баджа, отнимают массу времени, и сказать, что ждет нас впереди, я не могу. Зато я могу сказать следующее. Да позволят мне те, кто не является знатоком, прояснить значение открытых мною настенных хроник: в них ясно обозначается акт наследования, имевший место в конце XIII династии, прежде туманном; повествуется о ненайденной гробнице «спорного» царя Джеднеферры Дедумеса; рассказывается о дальнейших событиях жизни несомненно существовавшего Атум-хаду; и дается ясное как божий день объяснение, почему имя Атум-хаду встречается в одном только письменном источнике — в написанных самим царем «Назиданиях». Карнарвон станет вторым человеком, который вошел сюда за 3500 лет. Предвкушаю, как он, впечатляясь увиденным, будет медленно погружаться в экстаз!

Воскресенье, 3 декабря 1922 года

СТЕННАЯ ПАНЕЛЬ «D»:

«НАЧАЛО ПРАВЛЕНИЯ АТУМ-ХАДУ, ПОСЛЕДНЕГО ЦАРЯ ДВУХ ЗЕМЕЛЬ»

Текст: Десять раз разливался Нил, и все это время Атум-хаду оправдывал свое бахвальство. Гиксосы были остановлены. Там, где правил Атум-хаду, дела велись исправно, и всходили посевы, и почитались боги, и писцы поступали по завету старого царя, и вечная ночь не осмеливалась пасть, и дворец был освещен не пламенем войны, но сердцем Атум-хаду, повелителя всей полноты вещей, воплощения Гора, а также Атума, и собственной дланью он заново создавал мир на радость своим подданным.

Атум-хаду привел тех, кто в юности причинил ему зло, посмотреть на дворец. Он показал им горы яств. Они истекали слюной, но не могли дотронуться до еды. Между тем Атум-хаду вонзил зубы в сливу, точно спеленутую картой ночных небес. Царь предоставил своим гостям возможность извиниться за грубое обращение, коему они подвергали царя, когда тот был мальчиком. Когда настало время обеда, жреца храма Амона насадили, словно телячью тушу, на вертел и поместили над огнем, и Атум-хаду спокойно заговорил с толстяком, который в муках плакал, как дитя. «Ты сожалеешь?» — спросил Атум-хаду спокойно. «Да, повелитель, да». — «И ты думаешь, что огорчения твоего достаточно?» — «Я не знаю, повелитель». — «Нет, его недостаточно. Ты украл часть меня, и не в твоей власти меня воссоздать». — «Скажи мне, великий царь и повелитель, как я могу служить тебе?» — «Ты страдаешь?» — «Да». — «Большего я от тебя не требую». И Атум-хаду повелел привести племянниц жреца, и сестер его, и мать, чему жрец удивился. На глазах у умирающего жреца Атум-хаду соединялся с женщинами его семьи в различных сочетаниях, временами — с жестокостью, исторгая из женских глаз слезы. Когда жреца постигла участь смертных и когда Атум-хаду посчитал, что плоть его приготовлена, Атум-хаду своими руками снял ее с вертела, разрезал на куски и скормил их дворцовым животным. Сердце жреца Атум-хаду скормил любимым царским псам, потому имя и ка этого человека навсегда забыты.