– Кажется, наш гениальный фюрер раньше всех нас понял, что война на Востоке проиграна.

Гальдер и сам начал сознавать это.

– Но у нас нет выхода, – сказал он. – Теперь я думаю, что Хойзингер прав, говоря о наступлении летом как о спасении Германии, о спасении всех нас…

30 января в берлинском «Спортпаласте» Гитлер выступил с речью, откровенно признавшись перед публикой, что ему неизвестно, чем закончится будущая летняя кампания, и в конце речи он ханжески обратился к всевышним силам:

– Господь Бог, дай нам сил завоевать свободу нашему народу, нашим детям, детям наших детей, и не только нашему народу, но и всем другим народам мира!

Это был очень странный и даже, я бы сказал, кокетливый реверанс безбожного атеиста перед… к е м? Историки полагают, что Всевышний тут ни при чем, а Гитлер, призвав Бога на помощь, заодно уж призывал к миру Черчилля с Рузвельтом, чтобы совместными усилиями доколотить безбожного семинариста Сталина.

Франц Гальдер встревоженно докладывал Гитлеру:

– Случилось то, чего мы никак не ожидали. Под Демянском русские захлопнули в котле около ста тысяч наших солдат. Кажется, они переняли кое-что из опыта блицкрига нашей прошлогодней кампании, когда мы их как следует вскипятили во множестве подобных котлов. Теперь для снабжения окруженных дивизий ежесуточно требуются усилия более сотни транспортных самолетов, рейхсмаршал Геринг обязан выстроить «воздушный мост».

В бункере Гитлера – нарочитая простота, серый линолеум на полу, серые стены, матовый плафон под потолком, коричневая обивка кресел. Из угла не успели убрать какашки его песика.

– Кто у нас специалист по котлам? – спросил Гитлер.

Гальдер удивленно выгнул плечи: до сих пор вермахт сам устраивал котлы другим, и потому он ответил:

– Мы таких специалистов не готовили. Правда, в котле оказался наш генерал Зейдлиц фон Курцбах, прямой потомок того самого пьяницы Зейдлица, который водил кавалерию короля Фридриха Великого… Я уже имел связь с ним по радио, и Зейдлиц берется пробить коридор из котла…

Германская промышленность торопливо осваивала «сибирский» паровоз, которому не страшны русские морозы. Железнодорожная система Германии находилась в стадии развала. Русский фронт алчно заглатывал в себя не только танки и пушки, в нем бесследно растворялись и тысячи вагонов. Не хватало цветных металлов. Гитлер велел снимать с церквей колокола, из типографий изымали медные шрифты, из текстильных машин выдергивали медные вальки. В таких вот условиях Гитлер доверил вопросы вооружения вермахта своему лейб-архитектору, еще молодому человеку – Альберту Шпееру. Он не скрыл от Шпеера, что решил взять пример со Сталина, который поставил во главе Наркомата вооружения совсем молодого парня – Дмитрия Федоровича Устинова.

– Который, кажется, моложе и вас, Шпеер! Предлагаю вам вступить с этим Устиновым в единоборство: кто кого? Русские помешались на социалистическом соревновании, вот вы и покажите им германский стиль работы.

Шпеер оказался превосходным организатором. Он сразу же заявил, что ускорит программу выпуска новейших танков, которые станут совершеннее Т-IV (речь шла о будущих «тиграх» и «пантерах»). Альберт Шпеер доказывал:

– За годы войны Германия сократила выпуск товаров широкого потребления всего лишь на три процента. Этого мало! Я считаю, – говорил Шпеер, – что нам следует брать пример с русских, которые всю свою промышленность, включая и легкую, строго подчинили требованиям только фронта…

До января 1942 года Гитлер умышленно не сокращал производство ширпотреба, чтобы не возникло недовольства войной среди населения. Теперь архитектор Шпеер настоял перед фюрером, чтобы сократить ширпотреб на двенадцать процентов.

– А я обещаю вам завалить фронт танками. Они у меня будут выскакивать из цехов, как детские игрушки, а подводные лодки будут прыгать со стапелей в глубину моря со скоростью лягушек, завидевших аиста, щелкающего клювом от голода…

Тут появился и Геринг, заговоривший о женщинах:

– Хватит им торчать на кухнях или мотаться по магазинам, отыскивая кусок мяса без костей и пожирнее…

Женский труд на производстве был запрещен, дабы не повредить женщине в главном – в ее материнстве, в ее заботах о воспитании детей, в домашних хлопотах. Женский труд был в Германии только добровольным, если женщина сама пожелает трудиться. Но в 1942 году Геринг доказал фюреру:

– Прежние запреты мешали эффективному привлечению женщин к труду на пользу фронта. Отныне женский труд станет не добровольным, а обязательным. Без этого нам никак не выправить промышленных задач, сопряженных с войной на Востоке…

Адольф Хойзингер именно в эти дни подготовил проект летнего наступления вермахта – строго секретный.

– С весны мы обрушим русскую оборону на Керченском полуострове. Манштейну взять Севастополь наконец, – планировал Хойзингер, – мы ликвидируем уродливую «бородавку» Барвенковского выступа, после чего можно развивать наступление в сторону Кавказа и Волги… Если большевистский режим и уцелеет сам по себе, то летом он будет надломлен и полностью обескровлен!

«Москва, как цель наступления… пока отпадала», – писал Хойзингер, и я прошу читателя запомнить эту фразу, ибо в планах вермахта она была, пожалуй, самой существенной.

* * *

А милый песик продолжал жить и радоваться жизни в бункере фюрера. Иногда я думаю – не тот ли это песик, который потом вырос в большую собаку, на которой Гитлер в мае 1945 года испробовал силу яда, которым и сам отравился?..

* * *

Сильные морозы на Украине держались вплоть до 10 февраля.

Паулюс, страдая от холода и ослабленный приступами перемежающейся дизентерии, все-таки неустанно выезжал на линию Барвенковского выступа, возвращаясь с фронта или в уютную Полтаву, или в развороченный бомбами, обгорелый Харьков.

– Когда же наконец потеплеет? – спрашивал он…

Отменив приказы Рейхенау, Паулюс облегчил свою христианскую совесть, хотя его поступок вызвал осуждение генералов, подобных Хейтцу, но этот же поступок заслужил одобрение таких людей, как Мартин Латтман или Отто Корфес.

Утро командующего начиналось с чашечки кофе.

– Что за гадость мне сегодня налили? – говорил Паулюс.

– Русский кофе «Здоровье», – пояснил зять.

– Можно быть здоровым, только это не кофе.

– Да, пахнет обычным пережженным ячменем, у Сталина есть такой нарком Микоян, большой пропагандист советского шампанского, который с кофе выкручивается без помощи Бразилии.

– Ага, значит, у них тоже полно всяких эрзацев.

– Сколько угодно! – отвечал барон Кутченбах. – Вместо сапог у них валенки, а вместо пиджаков – ватники…

За окнами деревья сверкали от искристого инея.

6-я армия еще продолжала испытывать давление русских у станции Лозовая и в направлении на Мерефу (что лежала под Харьковом). Начальник штаба полковник Фердинанд Гейм докладывал Паулюсу: «В действиях Тимошенко сквозит явное желание расшатать оперативное построение от Орла до Харькова». Паулюс велел приготовить свой вездеход, теплые шубы и конвой на мотоциклах. В очередную поездку по дивизиям он взял Адама и Кутченбаха, который оказался беспомощен в знании украинского языка. Мороз усиливался. Обледенелая дорога тянулась меж высоченных сугробов. В степном украинском селе Паулюс обратил внимание на старинную церковь, внутрь которой солдаты закатывали бочки с горючим, тащили тюки с прессованным сеном. Паулюс никогда не забывал, что среди его предков были и ученые-богословы.