Этот диалог является античным образцом теории общественного договора.

СОКРАТ. Что так пришел ты, Критон? Разве не рано?

КРИТОН. Нет, очень рано.

СОКРАТ. А сколько времени?

КРИТОН. Глубокое утро.

СОКРАТ. Удивительно, как темничный сторож захотел услышать и впустить тебя.

КРИТОН. Он уже расположен ко мне, Сократ, потому что я часто хожу сюда, да и несколько облагодетельствован мною.

СОКРАТ. Но ты пришел сейчас или давно?

КРИТОН. Довольно давно.

СОКРАТ. Так для чего тогда же не разбудил меня, а сидел молча?

КРИТОН. О, клянусь Зевсом, Сократ, что и сам я не желал бы проводить время в таком бодрствовании и страдании, и долго удивляюсь, смотря, как сладко спишь ты. Мне нарочно не хотелось будить тебя, чтобы твое время текло, сколько можно, приятнее. Правда, я и прежде нередко почитал счастливым нрав твой, обнаруживавшийся во всей жизни; а теперь, при настоящем бедствии – тем более: как легко и кротко ты переносишь его!

СОКРАТ. Но странно было бы, Критон, когда бы такой старик, как я, беспокоился, что ему надобно умереть.

КРИТОН. Однако же другие старики, Сократ, подвергаясь подобным бедствиям, не находят в своем возрасте защиты против беспокойств о настоящей опасности.

СОКРАТ. Правда, но для чего же ты пришел так рано?

КРИТОН. Я с горестным известием, Сократ – не для тебя, как мне кажется, а для меня и всех ближних твоих – с известием горестным и убийственным, которое перенесть мне было бы, по-видимому, тяжелее всего.

СОКРАТ. С каким же это? Верно, возвратился из Делоса тот корабль, по возвращении которого мне должно умереть?

КРИТОН. Не то что возвратился, но, кажется, прибудет ныне, судя по словам людей, приехавших сюда с Сунийского мыса и оставивших его там. Да, эти известия показывают, что он возвратится ныне, и что завтра, Сократ, тебе необходимо уже будет окончить жизнь свою.

СОКРАТ. Счастливого ему возвращения, Критон! Пусть будет, если это угодно богам. Но я не думаю, чтобы он прибыл сегодня.

КРИТОН. Из чего же ты заключаешь?

СОКРАТ. Я скажу тебе. Ведь мне должно умереть на другой день по возвращении корабля?

КРИТОН. Господа этого дела говорят именно так.

СОКРАТ. Значит, он прибудет не в наступнающий день, а завтра – заключаю из сна, который я видел незадлго в сию ночь. Поэтому, должно быть, ты и кстати не разбудил меня.

КРИТОН. Какой же это сон?

СОКРАТ. Мне приснилось, что какая-то красивая и благовидная женщина, одетая в белое платье, подошедши, кликнула меня и сказала: Сократ! На третий день ты верно прибудешь в холмистую Фтию.

КРИТОН. Какой странный сон, Сократ!

СОКРАТ. Да, ясен-таки, как мне, по крайней мере, кажется, Критон.

КРИТОН. По-видимому, уж слишком. Но достопочтеннейший Сократ! Хоть теперь послушайся меня и спасись. Ведь я, когда ты умрешь, подвергнусь не одному несчастию: кроме того, что лишусь друга, какого мне никогда не найти, я покажусь толпе, не довольно знающей меня и тебя, человеком беспечным, который мог бы спасти тебя, если бы захотел употребить деньги. При том, какая молва может быть постыднее той, которая приписывает кому-нибудь большую любовь к деньгам, чем к друзьям! Ибо толпа не поверит, что, несмотря на сильное наше убеждение, ты сам не захотел выйти отсюда.

СОКРАТ. Но что нам так заботиться о народной молве, добрый Критон! Люди честнейшие, которых мнением надобно особенно дорожить, будут думать, что делу надлежало сделаться так, как оно могло сделаться.

КРИТОН. Но вот ты видишь, Сократ, что необходимо заботиться и о народном мнении: настоящее именно событие показывает, что толпа может производить не маленькое, а действительно величайшее зло, когда кто-нибудь бывает оклеветан пред нею.

СОКРАТ. Да, и надобно, Критон, чтобы она могла производить величайшее зло, дабы иметь силу и для произведения величайшего добра: тогда было бы хорошо. Но теперь она не в состоянии сделать ни того, ни другого, ни умного, ни глупого, а делает, что случится.