— Не форт, конечно. В Мардике отказались от столь уважаемого гостя и приказали отправить вас сюда, в городок Денновер, это чуть восточнее Мардика. Такое неуважение к вашей персоне оскорбительно для вас?

— Из этого следует, что форт опять в руках французов. Что более оскорбительно для вас, чем для меня.

— Во всяком случае, он осажден «лягушатниками», — признал лейтенант. — Не исключено, что очень скоро туда подойдут и ваши воины-азиаты.

— Побойтесь Бога, лейтенант, они больше европейцы, чем кастильцы с арагонцами, вместе взятые, — ненавязчиво оспорил его мнение полковник.

— Очень уместный спор. Лучше подумайте о том, что вам повезло. В форте вас неминуемо казнили бы, чтобы не достались в виде трофея французам. А здесь у вас еще появляется шанс быть выкупленным. Если только начальник гарнизона Денновера не сочтет ваши преступления против испанской короны слишком уж неискупимыми.

— Но ведь вы, лейтенант… Кстати, вежливость требует того, чтобы вы представились. Конечно, я запомнил, как именно к вам обращались, тем не менее…

— Вежливость по отношению к пленному, который пролил столько крови моих соплеменников? — хищновато оскалился лейтенант. Выглядел он еще довольно молодо, однако лицо уже покрывалось той болезненной желтизной, которая свидетельствовала, что лейтенанту довелось побывать в Вест-Индии, отведать тропической лихорадки и перенести еще несколько хворей, которые уже вряд ли когда-нибудь оставят его в полном покое. — Впрочем… лейтенант д’Эстиньо.

— Так вот, лейтенант д’Эстиньо, я и говорю, что вы могли бы засвидетельствовать перед комендантом этой пиратской столицы, что у меня появились и кое-какие заслуги перед все той же испанской короной. Достаточно вспомнить нападение бывшего командора дона Морано.

— Это правда, вы сражались храбро, наравне со всеми. И сдержали слово чести, — оживился лейтенант. — В то же время вы, как иностранец, сможете объективно подтвердить мои показания относительно того, почему мне пришлось самовольно увести корабль. Ведь кто знает, как к этому отнесутся в Денновере.

— Принимается, услуга за услугу.

— По правде говоря, я был бы не прочь получить бриг «Альмансор» под свое командование. — Лейтенант стоял, опершись рукой о стенку каюты, и они переговаривались через окошко. В это время бриг медленно входил в неширокую извилистую бухту, в конце которой, на левом берегу, виднелись крыши Денновера. Городок этот состоял из трех улочек, расположенных на прибрежных склонах возвышенности, да небольшой крепости, шпили башен которой тускло поблескивали под лучами утреннего солнца.

— Вы хоть немного смыслите в морском деле?

— Мой отец был капитаном корабля. Но погиб от рук пиратов, когда я еще был мальчишкой. Год я проплавал вместе с ним юнгой. Правда, тогда мы ходили только вдоль южного побережья Испании, в основном от Картахены до Валенсии, да еще несколько раз заглядывали на Мальорку и Менорку — есть такие острова у побережья. Но потом отец стал капитаном большого торгового судна и отправился к берегам Нового Света. Взять меня с собой он уже не решился. Будто предчувствовал, что погибнет во время первого же перехода через океан. Кстати, отец и оба деда его — по отцовской и материнской линиям — тоже погибли в море. Видно, таков уж рок, нависающий над родом д’Эстиньо.

— Помня о нем, вы и не рискнули пойти на флот?

— Не рискнул, как видите.

— Что же сейчас произошло?

— Решил, что от судьбы не уйти. Угнетает меня эта служба в роли прибрежного корсара.

— Вы-то как раз справляетесь с ней неплохо. Если мне представится хоть малейшая возможность поддержать вас, я поддержу. Не могли бы вы объяснить, почему меня решили доставить именно в этот городок?

— Здесь, в крепости, находится сейчас ставка командующего войсками во Фландрии генерала д’Арбеля. Еще два дня назад она находилась в форте Мардик, поскольку со временем генерал надеялся обосноваться в Дюнкерке. Надеялся на удачный штурм его. Однако не стал рисковать.

— Вы же, наоборот, решили рискнуть. Испытать судьбу еще одного из рода д’Эстиньо. Так же, как я, отправившись в украинские степи, — судьбу князей Одаров. — Гяур произнес это вовсе не для лейтенанта. Просто ему было над чем поразмыслить, прежде чем в роли пленника его поставят пред очи местного вершителя судеб человеческих.

— Но вы не должны рассчитывать на меня как на сообщника, — вдруг спохватился лейтенант. — Я не смогу помочь вам бежать. Это было бы не по законам офицерской чести.

— От вас этого и не требуется, лейтенант. В офицерской чести я тоже кое-что смыслю, как, впрочем, и в чести дворянина. Хотя, как-никак, я ваш пленник. Прежде всего — ваш. А значит, и решение относительно меня принимать вам.

Лейтенант грустно улыбнулся и покачал головой. Он понял, что князь все же пытается спровоцировать его на столь недостойный поступок.

Еще трое суток провел князь Гяур в своей плавучей тюрьме, и все эти дни море немилосердно штормило, качка изматывала душу не меньше, чем окружавшая полковника неизвестность. Однако полковник пытался сохранить присутствие духа и, несмотря на усиленную охрану, готовился к побегу.

Тем более что ему повезло: во время одной из прогулок по палубе удалось подобрать небольшой осколок клинка, оказавшегося после абордажного боя под бухтой каната. К тому же постепенно налаживались приятельские отношения с матросом Яныком Корхелем, который сносно владел французским и мать которого, как выяснилось, была словачкой. Они общались на странной смеси французского, словацкого и украинского языков, все больше пробуждая друг в друге чувство славянского родства.

Сойдя с двумя своими солдатами на берег, лейтенант д’Эстиньо больше на корабле не появлялся, и у Гяура закралось подозрение, что он арестован. Полковник пытался поговорить на эту тему с несколькими солдатами лейтенанта, но те только разводили руками и озабоченно твердили: «Не знаем, сеньор, не знаем. Лейтенант не мог оставить нас на волю господню». В беседу с пленником они теперь вступали довольно свободно. Никто не пытался обращаться с ним грубо. Однако охранять стали еще более тщательно, словно видели в пленнике свое единственное спасение.

Наконец, на четвертые сутки шторм утих, и в холодную влажную каюту Гяура заглянуло солнце.

— Похоже, что оно улыбается нам, Корхель, — кивнул Гяур в сторону светила.

— Вам оно, возможно, еще и улыбнется, — неохотно признал моряк, которому теперь пришлось выполнять роль кока, поскольку настоящий кок остался вместе с капитаном где-то на берегу у поселка Ананде. — Мне оно, кажется, окончательно «отулыбалось». Качку переношу все хуже. Придется переходить на крестьянские хлеба.

— …Которые обещают быть слишком скудными, — догадался Гяур.

— Я ведь не князь. У меня не найдется даже трех камней у дороги, которые имел бы право объявить своими.

— Относительно трех камней мы подумаем, — пообещал Гяур, принимая от Корхеля миску с похлебкой. — Если, конечно, ты хорошенько помозгуешь над тем, как бы нам вместе бежать с этой нищенской посудины.