Во второй половине дня они выкупались в ручье и улеглись спать на землю. Когда проснулись, на них таращилась группа голых ребятишек и несколько собак. Пройдя через лагерь, они увидели индейцев, которые сидели вдоль каменного выступа и не отрываясь смотрели на восток, терпеливо ожидая, когда оттуда что-то появится. О судье никто из индейцев не упомянул, а они не стали и спрашивать. Собаки и дети провожали их до края лагеря, и они зашагали по тропинке к невысоким холмам на западе, куда уже опускалось солнце.

В конце следующего дня они добрались до ранчо Уорнера[236]и восстановили силы в тамошних горячих серных источниках. Вокруг не было ни души. Они двинулись дальше. К западу вставали волнистые, покрытые травой холмы, а за ними до самого побережья простирались горы. В ту ночь они спали среди карликовых кедров. Наутро траву подморозило, было слышно, как в ней шелестит ветер, доносились крики птиц, и всё это было просто сказкой по сравнению с мрачными пределами, откуда они поднялись.

Весь день они карабкались через лесистое нагорье, где росла древовидная юкка, а по краям вставали голые гранитные пики. Вечером через ущелье перед ними стаями пролетали орлы, а с травянистых террас виднелись огромные неуклюжие фигуры медведей, которые походили на коров, пасущихся на горной пустоши. С подветренной стороны каменных выступов лежали хлопья снега, ночью начался небольшой снегопад. Когда на рассвете они, дрожа, тронулись в путь, склоны были окутаны облаками тумана, и на свежевыпавшем снегу виднелись следы медведей, приходивших на их запах перед самым восходом солнца.

Солнце в тот день проглядывало в дымке бледным пятном, вокруг было белым-бело от инея, а кусты походили на свои полярные изомеры. Выше, над каменистыми лощинами, бродили, как привидения, горные бараны, с нависших над ними снежных громад холодными серыми вихрями налетал ветер, и всё ущелье курилось бурными испарениями, которые устремлялись туда с вышины, словно весь мир наверху был объят пламенем. Говорили они между собой всё меньше, пока в конце концов не перестали разговаривать совсем, как это часто бывает с путниками, которые приближаются к концу путешествия. Пили из холодных горных потоков и промывали в них раны. У ручья подстрелили молодую косулю, съели, что смогли, и накоптили тонких полосок мяса с собой. Медведей больше не встречалось, но знаки того, что они поблизости, были налицо, поэтому, перед тем как устроиться на ночь, они отошли по склонам на добрую милю от места, где заготавливали мясо. Утром миновали целую залежь гром-камней,[237]лежавших на пустоши грудой окаменевших яиц первобытной нелетающей птицы. Шли в тени гор, стараясь показываться на солнце, чтобы лишь согреться, и во второй половине дня далеко внизу под облаками впервые увидели море, голубое и безмятежное.

Тропа вела вниз по низким холмам, вышла к накатанной фургонами колее, и они уже двигались там, где недавно буксовали колёса и где на камнях оставили царапины стальные обода. Море внизу потемнело до черноты, солнце закатилось, и вся земля вокруг стала синей и холодной. Они заснули, дрожа, под лесистым выступом, среди уханья сов и запаха можжевельника, а над головой в бездонной ночи роились звёзды.

До Сан-Диего добрались только вечером следующего дня. Бывший священник тут же пошёл искать для них обоих доктора, а малец отправился бродить по грязным, ещё не высохшим после дождя улочкам мимо стоявших рядами домов из шкур и в конце концов по гравию прибрежной полосы вышел на берег моря.

На границе прилива резиноподобной грудой лежали хаотично скрученные янтарные водоросли. Туша мёртвого тюленя. Тонкая линия рифа за внутренней бухтой, словно что-то утонуло и в него теперь вгрызалось море. Он присел на песке на корточки и стал наблюдать за игрой солнечных лучей на чеканной поверхности воды. Вдали облака островов наплывали на оранжево-розовые краски заката. Силуэты морских птиц. Негромкий рокот прибоя. На темнеющие воды смотрела лошадь с маленьким жеребёнком, который резвился, отбегая в сторону и возвращаясь.

Малец сидел и смотрел, пока солнце с шипением не опустилось в морскую зыбь. Лошадь всё стояла тёмным силуэтом на фоне неба. В темноте рокотал прибой, чёрная шкура моря вздымалась в свете вымостивших небо звёзд, из ночи набегали длинные бледные волны и разбивались о берег.

Он поднялся и повернулся к городским огням. Среди тёмных скал, где пятились фосфоресцирующие крабы, ярко, как плавильные тигли, сияли оставшиеся от прилива лужицы. Проходя среди стеблей «солёной травы» униолы, он оглянулся. Лошадь продолжала стоять, где стояла. Среди волн мигнул корабельный огонь. Жеребёнок прислонился к матери, опустив голову, а она смотрела куда-то в неведомые людям дали, туда, где тонут звёзды и где киты везут свои огромные души через черноту моря, у которой нет ни стыков, ни швов.

Под арестом — Судья наносит визит — Предъявленное обвинение — Солдат, священник, магистрат — Под свою гарантию — Визит к хирургу — Древко стрелы извлечено — Бред — Он едет в Лос-Анджелес — Публичное повешение — Los ahorcados[238]— В поисках бывшего священника — Ещё один придурок — Ожерелье — В Сакраменто — Путь на запад — Он покидает свой караван — Кающееся братство — Повозка смерти — Ещё одна резня — Старуха в скалах

Шагая назад по улицам мимо светящихся жёлтым светом окон и заливающихся лаем собак, он встретил подразделение солдат, но они приняли его в темноте за старика и прошли мимо. Зайдя в таверну, сел в тёмном углу и стал наблюдать за людьми, что группами расположились вокруг столов. Никто не спрашивал, что ему там надо. Он словно ждал, что за ним кто-то придёт, и через некоторое время вошли четверо солдат и арестовали его. Они даже не спросили, как его зовут.

В камере он в какой-то странной спешке стал рассказывать такое, что мало кому доводилось увидеть за всю жизнь, и даже тюремщики подивились, как после всех кровавых злодеяний, в которых он принимал участие, ему удалось остаться в здравом уме. Однажды утром, проснувшись, он увидел рядом со своей клеткой судью. Тот стоял со шляпой в руке, в сером полотняном костюме и новых начищенных туфлях и улыбался ему с высоты своего роста. Пиджак был расстёгнут, на жилете виднелась цепочка от часов и булавка для галстука, а на поясе в отделанном кожей зажиме красовался небольшой «дерринджер» в серебряной оправе с рукояткой из розового дерева. Судья глянул в коридор грубо сляпанного глинобитного строения, надел шляпу и снова улыбнулся арестанту.

Ну, произнёс он. Как дела?

Малец не ответил.

Они хотели узнать у меня, всегда ли у тебя было плохо с головой, продолжал судья. Считают, что виноваты эти края. Что от них свихнуться можно.