И крепко повезло полиции с этим делом. Потому что Лерой по запарке настоящее свое имя назвал и даже документ абсолютно неподдельный полицейскому сунул. Ну черт его знает, может и задумался о другом чем-то.

Что и позволило историю подвигов – дорожных, правда, но все, как ни крути, правонарушений – установить. Принтер в этой ситуации работал ЧАС и СОРОК ПЯТЬ МИНУТ, а упомянутые правонарушения исчислялись на многие сотни. И вот «Нью-Йорк Таймс», историю эту излагая, сообщил, посмеиваясь, что водителя этого, Лероя Лайнена, с 1990 года суды местные… 633 раза прав лишали. И вы, дескать, посмотрите, какой тем не менее упрямец.

Но – воля ваша, а у меня рука опять сама к калькулятору тянется. (Сказывается, видимо, первая попытка получить верхнее образование – в области относительно точных наук.)

Так вот что у нас тут с калькулятором получается. Ежели возьмем мы период с самого начала 1990 года по самый даже конец 1994-го – это выходит (с учетом 1992-го високосного) 1826 дней. Теперь мы с калькулятором делим все это на 633 – столько раз, если помните, его прав и лишали. И, округляя, получаем мы опять-таки с калькулятором вместе страшную цифирь в 2,88 дня. Что значит, что каждый раз – в том числе, и когда оно уже за многие сотни перевалило – лишали Лероя прав его водительских на неполные три дня.

Интересно бы понять, как оно у него все выглядело. Ба, судья говорит, знакомые все лица! Никак опять Лерой Лайнен. В который уж? Ага, в пятьсот шестнадцатый раз. Ну, говорит судья, теперь уж не обессудьте, но вкачу я вам по первое число. За злостную такую серию правонарушений приговариваю я упомянутого Лероя к лишению прав – сроком на два дня, двадцать один час и семь минут.

И молотком судейским по столу – хрясь!

Даже при фантастической перенасыщенности планеты идиотизмом вам в эту картинку верится с трудом? Мне тоже. Но тогда пусть кто-нибудь – хоть ты, читатель, а хоть бы и та же «Нью-Йорк Таймс» – объяснит мне, как могли 633 процедуры лишения прав состояться. Ведь если его на второй уже буквально раз приловили за рулем БЕЗ прав, то лишать его в таком случае абсолютно нечего, а проходит он по совершенно уже иной, гораздо более серьезной, статье. Не говоря о случае номер 100, 200, 300 и так далее.

Ан нет. Более того, в той же своей статье высокотиражная газета сообщает, что таких гавриков в одном Нью-Йорке как собак нерезанных. Три с половиной сотни только таких, у которых права более СТА раз по решению суда отбирались.

Однако, и в оправдание судьи того гипотетического есть что сказать. Потому что лиши такого закоренелого прав на год, а хоть и на пять – ну и что? Он же себе тут же другие нарисует, а то плюнет на все, и так ездить будет. И тогда его либо сажать надо – либо нахрена вообще вся эта катавасия с тем, чтобы кому бы то ни было права иметь?!

Вот вам такой, например, Верлдин Редмон – из штата Индиана. Тот с юности не мог бутылку осушить, чтобы тут же за руль не плюхнуться. Отчего и арестовывали его пьяным за тем же рулем – ЧЕТЫРЕСТА РАЗ с самого 1947 года начиная. Тридцать три раза лишали прав по суду. В 1977-м – так даже пожизненно. И что? Да ничего. Так и продолжал счетчик накручивать, пока ему в 1996 году какой-то совсем уж неправильный судья не попался – да и не впаял срок. Но ведь, воля ваша – ЧЕТЫРЕСТА ВСЕ-ТАКИ РАЗ!

И не в одной, конечно, Америке тут дело. Она, эта догма, любой самый даже законопослушный народ до ручки в этом плане довольно-таки быстро доводит.

Уж на что, казалось бы, финны. А и там, как выяснилось, в условиях катастрофического либерального прилива тоже те еще фрукты появляться стали. Как два братца в Хельсинки. Ну, там, конечно, масштаб не нью-йоркский, но все же обзавелись они на двоих аж девятью десятками судебных приговоров на предмет все той же за рулем пьянки. Старшего шестьдесят раз на тумбочку ставили, а младшего, соответственно, только тридцать. Прав у них, конечно, никаких давно уж не было – так что вся проблема в том лишь была, когда они в следующий раз нажрутся, чтобы им тут же тумбочку и готовить.

И я так думаю, что поначалу-то им должно было быть страшно. Ну, все-таки – права изъяли, а потом и та же тумбочка пошла, мантии судейские, молоток. Но, думаю, где-то к десятому или пусть даже пятнадцатому разу попривыкли, уяснив, что ни хрена с ними никто не сделает. Потому что делать не собирается.

Так что, видится мне, в профессии либерального социолога очень уж своеобразные мозги иметь нужно. Чтобы раз за разом, в одном и том же месте, фэйсом об тот же самый тейбл хряпаться.

Хотя справедливости ради заметить надо, что и под бдительным оком охраны да полиции настоящий закоренелый призванию своему ни за что не изменит – на то оно и призвание (и слово это как возможный базис для нашей с вами теории стоило бы и пометить). На то, опять же, и он закоренелый. Как справедливо заметил Эл Гор, вице-президент той большой и могучей страны, «зебра не может сменить своих пятен». Лучше, по-моему, и не скажешь. (Умеют они, политики, вот эдак-то – быка за жабры.)

Ну, тут не о Горе, понятно, речь – несмотря даже на то, что он и сам из закоренелых в доску. (Которые если и сидят – то совсем не на зоне, а на местах значительно более теплых.) А вот вам просто пара примеров для пояснения тезиса.

Сидел себе – в заведении, конечно – некий Уолтер Хэнкинс в штате Кентукки. И, видимо, хорошо сидел, дисциплинированно, потому что перевели его на гораздо более вольготную и либеральную программу трудового участия зэков в жизни гражданского в целом общества. Прикрепили Хэнкинса к городскому парковому хозяйству в городе Эшланд, вручили торжественно грабли – и дыши себе в трудовом процессе почти что и вольным воздухом.

И очень такой его работой все были довольны – и начальство парковое, и полиция, по программе этой за ним присматривавшая. Прямо-таки любовно к работе своей этот Хэнкинс относился. Любовно же вырастив двадцать один куст сочной и ядреной марихуаны – в том же самом вверенном его попечению городском парке. В… ста метрах от полицейского участка, где очарованные им служители порядка и располагались.

Или вот в Дании возникшая совсем недавно ситуация. Они там куда еще раньше прочих, Штаты даже включая (поперед, то есть, батьки в пекло), в тотальную либерализацию сиганули. С соответствующими, как вы понимаете, тюрьмами, которые иному датчанину, может, и тюрьма – а нашему человеку просто-таки дом отдыха незабвенных доперестроечных времен, только еще лучше.

Но тем не менее. Сидел в Копенгагене некий тридцатилетний домушник в либеральной их тюрьме – и задыхался. Не от того, что душа к свободе рвалась как та птица к полету, но от того, что – как упоминавшаяся выше догма и проповедует – возможности самореализации оказывались существенно ограниченными.

Ну и – пошел себе, значит, дома потрошить. Как? Да так, пешком. Решеточки были совсем уж жидкие, так что он их без особого труда пораздвигал. За окошком уже и того проще было, потому что ни стены тебе, ни проволоки колючей, ни часовых с автоматами. Так, заборчик невысокий деревянный – для красоты.

И вот он, значит, один-другой дом там выпотрошит, и тем же путем назад, в камеру. Так вот и реализовывался по полной программе, пока ему календарь отсиженное засчитывал. Потом, конечно, прихватили на такой активности, когда уж совсем обнаглел да чуть не по нескольку раз на дню на волю работать шастал. И в камере добра нашли на сорок тысяч крон (оно чуть более шести тысяч долларов получается).