сущности, был первый настоящий бой, в котором пришлось нам принять участие. Сколько их было потом, в более поздние годы! И все же не забыть никогда этого первого…

Сентябрьский вечер. Мы стоим с капитаном Малышевым на опушке леса между поселком Вишнецы и деревней, где расположился штаб дивизии. Говорим о прошедшем сражении, о погибших героях, замечательных бойцах.

Солнце уже клонится к закату. За лесом пламенеет багровая полоса, неподалеку горят леса, и дым стелется до самого горизонта.

Капитан Малышев тихо говорит, оглядывая своих запыленных, уставших бойцов:

— С честью пронесли полковое знамя. Жаль товарищей, жаль Гречухина…

Потом он подзывает старшего лейтенанта Телешева и дает приказ о дальнейших действиях батальона.

Я послал очерк «Подвиг капитана Малышева» в «Правду».

А в «полевой книжке» Володи Луговского появились стихи:

Будут нас поить

                         другие реки,

Страны

            встанут, стягами горя,

Но не позабудем мы

                               вовеки

Полдень

             в середине сентября…

На шоссе между Брестом и Седлецом близ маленького городка Мендзижец состоялась у нас еще одна знаменательная встреча.

У самого города нам преградил дорогу конный разъезд, примчавшийся галопом с опушки ближнего леса. Командир разъезда осадил коня у самой нашей машины, и мы узнали… лейтенанта Бориса Горбатова…

Что там говорить… Борис соскочил с коня, и Луговской принял его в могучие свои объятия. Оказалось, что Горбатов во главе своего отряда (он был не корреспондентом, а боевым командиром полковой разведки, чем очень гордился) первым вступал в освобожденные польские города. Он шел впереди армии Чуйкова. Население городов и деревень выходило навстречу Красной Армии.

Горбатов смущенно принимал выражение дружбы и любви, полевые цветы лугов Западной Белоруссии. Он приносил в освобожденные города и села слова братского привета, слова нового мира. Горбатов весь светился огромной радостью. За полчаса он успел рассказать нам о многих замечательных встречах на фронтовых дорогах…

И вот он уже умчался, лихо вскочив, к великой зависти старого кавалериста Луговского, в седло.

А мы прибыли в Седлец. Здесь ждало нас еще одно, до сих пор не зафиксированное ни в одной военной летописи, событие.

…Мы сидели в штабе командира дивизии Концевого, в помещении местного банка, когда вбежал встревоженный адъютант и доложил:

— Товарищ командир дивизии! Немцы!

У нас был приказ двигаться к Висле, к Варшаве. Там была наша демаркационная линия. Откуда же немцы здесь, на полдороге от Вислы к Бугу? И что это за немцы?

Надо было приготовиться к встрече наших «заклятых друзей».

Они вошли четким военным шагом, два майора в мундирах серо-мышиного цвета. Они вскинули руки в фашистском приветствии. Мы молча сидели за большим банковским столом.

Невысокий полноватый майор хмуро насупился и сказал на довольно чистом русском языке, протягивая пакет старшему среди нас в чине — «полковнику» Луговскому, приняв его (к этому располагали, конечно, не только три шпалы, но и весь величественный вид Володи) за командира дивизии:

— Мы получили высший приказ. Новое соглашение. Демаркационная линия будет не по Висле, а по Бугу. Вот.

На пакете было большими буквами написано по-русски: «Главному командованию русской армии».

Командир дивизии, помедлив несколько мгновений, шепнул что-то Луговскому, и Володя на чистом немецком языке сказал громогласно и надменно:

— У нас нет такого приказа, господа офицеры. Мы останемся на месте.

Немецкие майоры замялись.

— Просьба передать этот пакет на ваше командование в Брест, — несколько уже коверкая слова, сказал полный майор. — Мы будем ожидать.

Он опять вытянул руку, повернулся на каблуках и вышел. За ним последовал второй, молчаливый.

— Товарищи корреспонденты, — обратился к нам Концевой, — нет дыму без огня. У вас прекрасная машина. Прошу немедленно отвезти этот пакет командующему армией, в Брест.

…И вот мы возвращаемся обратно в Брест. Луговской бережно держит пакет на коленях. Чувствуем себя историческими личностями. Парламентерами. Поглядели бы на нас сейчас в Союзе писателей! Долматовский гонит машину, точно на международных состязаниях.

Втроем, плечо к плечу, обойдя растерявшегося дежурного, мы входим в кабинет командарма. Василий Иванович Чуйков с удивлением смотрит на нас. (Вот он сейчас возьмет пакет и расскажет нам о том «историческом», что в нем содержится, — думаю я. — Какая неповторимая минута… Для будущих мемуаров…)

Луговской молча вручает пакет. На его лице тоже сознание значительности момента. Эх, жалко, нет фотографа!..

Чуйков берет пакет и говорит нам спокойно, очень спокойно, чересчур спокойно:

— Можете быть свободными, товарищи… командиры.

Ошеломленные, обиженные, разочарованные, мы поворачиваемся, кто через левое, кто через правое плечо, и выходим, так и не узнав о содержании «исторического» пакета…

Вот так это и было. Впоследствии событие это обросло разными деталями. Каждый из нас рассказывал о нем по-разному. (Совсем недавно я напомнил об этом эпизоде маршалу Чуйкову, он очень смеялся и жалел, что не познакомился тогда с поэтом Луговским.)

Но самое любопытное заключается в том, что немецкий майор, вручивший тогда пакет германского командования в Седлеце (впрочем, это только одна из имеющих основание версий…), был тот самый Кребс, который через пять с половиною лет, будучи начальником генерального штаба сухопутных войск Германии, приезжал на КП генерала армии Чуйкова договариваться о капитуляции.

Вот какие чудеса случаются на перекрестках фронтовых дорог.

…А потом войска наши заняли позиции на новой границе. Мы объезжали пограничные гарнизоны.

Бойцы распевали уже новую песню, сочиненную Луговским и Долматовским:

Подвиги геройские не могут умереть —

Про поход, товарищи, надо песни петь.

Перешли границу мы — чуть светлел восток,

Мы на Гродно двинулись, на Пинск, на Белосток.

Вольная, свободная

На все времена

Наша Белоруссия, —

Родная сторона…

В Пинском костеле, с колокольни которого панские последыши пытались еще обстреливать наши части, Луговской обнаружил оригинал Рембрандта (в том, что это оригинал, мы, правда, сомневались, но не могли оспаривать утверждения столь уверенного в себе знатока живописи), и по приказу полковника к картине был приставлен специальный караул.

В казематах Осовца Володя прочел нам целую лекцию об инженерном искусстве и крепостях первой мировой войны. И мы трепетали перед всеобъемлющей его эрудицией.

…И вот мы уже обходим пограничные посты. Пограничная тишина, столь знакомая Володе… На скольких восточных пограничных заставах пришлось побывать ему в прошлые годы! И вот теперь эта новая, западная. Маленький тусклый огонек мигает вдали… За границей… Там немецкие солдаты.

…И вот уже сидим мы втроем на каком-то пограничном хуторе и сочиняем последнюю корреспонденцию «Граница на замке».

«4 октября в 6 часов вечера по приказу командира полка рота лейтенанта