— Вольно, — сказал Ихтеолус. — Как газ?..

— Струится, Ваше Величие, — слегка смущенно ответил Патрак. — Мы, честно говоря, не знаем, что это такое. Кстати, он горит.

— Горит?! — грозно переспросил Ихтеолус.

— Нет-нет, вы меня не поняли, он не горит, это мы собрали, попробовали, подожгли… Я имел в виду: он горюч! Если так можно выразиться, это не просто… воздух!

— Как вы это объясняете, Бендер? — строго осведомился Ихтеолус. — Откуда там газ?.. Что это за газ?! Или, что же, прав мой братец?!.

— Ни в коем случае, Ваше Величие! — улыбаясь, выпалил Бендер. — Мы предполагаем, что это газ… внешней атмосферы! Какой-нибудь метан, пропан, пропил…

— Может, ты свои мозги пропил?! Ты давно употреблял “напиток забвенья”?

— Что вы, что вы, Ваше Величие!.. — засмущался Бендер. — А вот противоядие я захватил.

— Противоядие? — заговорщически ухмыльнулся Ихтеолус, немедленно вспомнив утренний взрыв восторга, нарастающий волнами счастья. — Отлично. Сейчас мы его употребим! Но вначале распорядимся. Итак, что это за внешняя атмосфера?..

— Она совсем тонкая, Ваше Величие, — сказал Бендер. — По моим представлениям — не более двух миллиметров… Но… Мы проделали дырочку, и теперь этот… пропил, тончайшем слоем окружающий нашу Полую Землю со стороны Внешней Тьмы, заструился к нам внутрь… Я думаю… он не опасен; вполне можно осуществить окончательный буровой толчок!

— Не опасен… — усмехнулся Ихтеолус. — Ну что ж, вот ты и пойдешь вместе с Патраком и проверишь, насколько он… не опасен!

— Я?.. Я?.. — упавшим голосом произнес Бендер. — Но почему… я?!

— Ты же так уверен в том, что ты мне сейчас рассказал, Адольф! Чего же ты боишься, а?! — Ихтеолус расхохотался и ударил Бендера рукой по спине. — Вперед, я сказал!!! Ну а пока употребим противоядие, давай себе и нам, а потом — дуй к рычагу! Ничего, мы тебя подождем.

— Но… Ваше Величие! — вскричал Бендер. — А вдруг они случайно искру и…

— Вот за этим и проследишь! Там же лестница?

— Да… Да… — несчастным голосом промолвил Бендер. — Мы ее проложили, она идет вниз, а там стеночка с дырочкой, из которой идет газ… И осталось только тюкнуть в стеночку…

— Вот и тюкнешь! — рассмеялся Ихтеолус. — В стеночку! Патрак!!

— Я, Ваше Величие! — рявкнул Патрак и встал “смирно”.

— Забирай этого и — вниз. А мы с Аглаей здесь подождем.

— Слушаюсь!

Коми Патрак взял упирающегося Бендера за локоть и повел его к Великой Бурильной Вышке “Дада”. Бендер никак не хотел идти, но получив от Патрака мощный удар по шее ребром ладони, послушно побрел туда, куда его вели.

— Постой… — вдруг вспомнил Ихтеолус, когда они уже скрылись в утробе шахты. — У него же осталось это… противоядие, вещество, восторг, нега, уют!.. Ладно, он же вернется!

Через некоторое время из громкоговорителя, установленного над входом в бурильную шахту, раздался голос Патрака:

— Мы на месте, Ваше Величие! Мы готовы!! Газ струится; мы — в кабине управления главным буром… Сейчас я нажму рычаг… Поехали, Ваше Величие!..

— Стойте! — вдруг вскричала Аглая, бросаясь вперед.

— Аглая! — воскликнул Ихтеолус, и тут мощный взрыв потряс земные недра вокруг; Великая Бурильная Вышка “Дада” сотряслась и переломилась пополам, низвергнув какие-то балки, железки и троссы; из шахты вырвался столп белого пламени и дыма, и Ихтеолуса подняло вверх, закруживая в вихре взрывных волн, как балерину в руках партнера, и отбросило, словно легкий камешек, выпущенный из рук скучающего курортника на морском берегу, куда-то на песчаный пригорок, засыпав его инстинктивно сжавшееся тело щебенкой и комьями земли.

Взрыв смолк; Ихтеолус поднял лицо, отплевываясь от пыли и гари.

— Аглая! — крикнул он, обращаясь в клубящийся дым.

Ответа не было; Ихтеолус попробовал пошевелить частями тела и через какое-то время встал, отряхиваясь от налипших на него кусков обугленной почвы. Руки-ноги и все остальное, кажется, было цело. Он пошел вперед — к шахте.

Дым постепенно рассеивался, и, подойдя, Ихтеолус обнаружил огромную воронку, образовавшуюся от взрыва. Остатки “Дада” в виде длинных отрезков труб, досок и железяк валялись повсюду. Шахта стала еще шире; Ихтеолус заглянул туда и увидел огромный черный туннель, по краю которого спускалась вниз непонятно как уцелевшая металлическая лестница.

— Аглая! — еще раз крикнул Ихтеолус.

— Сюда… — ответил гулкий голос внизу.

— Она там! — воскликнул Ихтеолус, немедленно залез в шахту, встал на лестничную ступеньку, убеждаясь в ее прочности, и стал быстро-быстро спускаться вниз — туда, где, очевидно, была Внешняя Тьма, озаряемая Изначальным Светом.

Он перебирал руками и ногами, ступая на ступеньки, словно некое насекомое, пытающееся ускользнуть от неотвратимого птичьего клюва; лестница скрипела и слегка покачивалась под тяжестью его тела; сердце его билось в истерике предстоящего открытия Неведомого, и страх пронзал все его существо, словно шприцевая игла утром, принесшая ему счастье и восторг.

Он, пружинисто опираясь на костыли, делал шаги здоровой ногой, в то время как мысли копошились внутри его черепа, будто переплетенные сами с собой черви, недовольные теснотой подземелья.

Ибо кто есть я, который здесь, и почему я здесь, внутри черного туннеля, ведущего в никуда и ниоткуда, возле песочницы с бабушками, устремляющимися в раковый рай, где живут одни тигры и есть только игры, и больше никакого выхода? И что означают эти игры, повторяющиеся каждый день, и что означает ночь, примиряющая меня со всем остальным, и где же все остальное, чего еще не было и где я еще не был? Когда я покину мир, я буду там, где все возможно, но здесь все возможно, почему же я тут? Почему все было и продолжает быть? Что я могу обнаружить в конце туннеля, в начале утра, в середине своего пути? Любовь, отчаянье, смерть. Бесконечность, которая должна меня чему-то научить. Но неужели, кроме бытия, нет ничего принципиально другого?.. Наверное, я что-то так и не понял, ведь спасение неминуемо, а мне приходится проходить один и тот же путь в очередной раз. И на этот раз я его пройду, и опять — за каждым счастьем и несчастьем, вслед за днем и ночью, после каждого рождения и смерти — наступит белое, как единый спектр, утро. Поэтому я должен любить все, любить любое, любить повторение повторения, поскольку все уходит и вновь приходит ко мне, уходя, и единственное, что остается неизменным во всем сотворенном и творящемся, — это просто мое Я. Спасение неминуемо, ибо оно давно наступило; бытие может быть любым, поскольку бытие — это Я. Но что же тогда там — где кончается мир; что за этой дверью, куда я опять иду, несмотря на очевидный смысл, явившийся мне сейчас? Посмотрим; осталось только открыть ее.

Ихтеолус