в основном смотрели на елку. Потом дочь встала и начала накрывать к ужину, а сын ушел к себе в комнату.

Берту же не хотелось вставать. Ему нравилось сидеть у камина, со стаканом в руке, в собственном доме, у себя дома.

Потом Вера ушла на кухню.

Время от времени появлялась дочь и ставила что-нибудь на стол. Берт глядел на нее. Смотрел, как она вкладывает сложенные льняные салфетки в бокалы. Как ставит тонкую вазу в центр стола. Как аккуратно-преаккуратно опускает в нее цветок.

В камине горело поленце из воска и прессованных опилок. Рядом стояла коробка с пятью такими же. Он встал с дивана и положил их все в огонь. Смотрел, пока они не разгорелись. Потом допил газировку и направился к задней двери. По пути увидел на буфете шеренгу пирогов. Сложил их стопкой и забрал все шесть – по одному за каждый десяток ее измен.

На подъездной дорожке впотьмах он выронил один, пока возился с дверью.

Передняя дверь теперь была закрыта намертво – с тех пор, как его ключ сломался в замке. Он обогнул дом. На задней двери висел рождественский веночек. Берт постучал в стекло.

Вера была в купальном халате. Увидела его и помрачнела. Чуть приоткрыла дверь.

Берт сказал:

– Я хочу извиниться за вчерашнее. И перед детьми тоже.

Вера сказала:

– Их нет дома. – Она стояла на пороге, а Берт – во дворике, возле куста филодендрона. Он снял какую-то ниточку с рукава.

Она сказала:

– У меня нет больше сил терпеть. Ты пытался спалить дом.

– Не пытался.

– Пытался. Мы здесь все свидетели.

Он сказал:

– Можно я войду, и мы об этом поговорим?

Вера запахнула халат на горле и отступила.

Он зашел.

– Мне через час надо будет уходить, – сказала она.

Он осмотрелся. Мигала елка. В углу дивана лежали стопка цветных бумажных салфеток и блестящие коробки. На блюде в центре обеденного стола громоздился остов индейки. Жесткие объедки на ложе из петрушки. Как в жутком гнезде. Зола горой лежала в камине. Там же валялись пустые банки из-под газировки «Шаста». След копоти подымался по кирпичам до самой каминной полки: дерево, за которым след прерывался, обгорело до черноты.

Он развернулся и пошел обратно на кухню. Спросил:

– Во сколько вчера ушел твой друг?

Она сказала:

– С такими разговорами – можешь уходить сразу.

Он выдвинул стул и сел за кухонный стол, прямо перед большой пепельницей. Закрыл глаза и снова открыл. Отвел занавеску и выглянул на задний двор. Увидел перевернутый велосипед без переднего колеса. Увидел, что вдоль декоративного штакетника вымахала трава.

Вера набирала воду в кастрюлю.

– Помнишь День благодарения? – сказала она. – Я тогда сказала, что это последний праздник, который ты нам портишь. Есть яичницу с беконом вместо индейки в десять вечера!..

– Я знаю, – произнес он. – Я же сказал, извини.

– Что толку с твоих извинений?

Запальник опять не работал. Вера, стоя у плиты, пыталась раскочегарить газ под кастрюлькой.

– Не обожгись, – сказал он. – Осторожно, а то загоришься.

Он представил, как на ней загорается халат, как он выпрыгивает из-за стола, швыряет ее на пол и перекатывает до самой гостиной, где накрывает ее своим телом. Или лучше сбегать в спальню за одеялом?

– Вера?

Она взглянула на него.

– У тебя есть что-нибудь выпить? Мне бы сегодня с утра не помешало.

– Есть немного водки в морозилке.

– С каких пор ты держишь водку в морозилке?

– Не спрашивай.

– Ладно, – сказал он. – Не спрошу.

Он достал водку и плеснул немного в чашку, которую нашел на стойке.

Она сказала:

– Что, вот так и будешь пить – из чашки? – Сказала: – Господи, Берт. О чем ты, в конце концов, хотел поговорить? Я же тебе сказала, мне нужно уходить. У меня занятия по флейте в час.

– Все ходишь на флейту?

– Я же только что сказала. В чем дело? Выкладывай, что там у тебя, и мне надо собираться.

– Я хотел извиниться.

Она сказала:

– Ты уже говорил.

Он сказал:

– У тебя сок есть какой-нибудь, я бы водку разбавил.

Она открыла холодильник, попереставляла что-то.

– Вот яблочно-брусничный.

– Сойдет.

– Я пошла в ванную, – сказала она.

Он выпил чашку сока с водкой. Подкурил сигарету и кинул спичку в большую пепельницу, которая всегда стояла на кухонном столе. Исследовал лежавшие в ней окурки. Некоторые – от знакомых сигарет Веры. А некоторые – нет. Некоторые даже были лавандового цвета. Он встал и вытряхнул их под раковину.

Пепельница, вообще-то, была не пепельницей. Это было большое керамическое блюдо, которое они купили у бородатого гончара на рынке в Санта-Кларе. Он сполоснул блюдо и вытер его. Снова поставил на стол. А потом затушил в него сигарету.

Вода на плите забулькала. Как раз когда зазвонил телефон.

Он услышал, как открылась дверь ванной, и Вера крикнула ему через гостиную:

– Ответь! Я как раз собиралась залезть в душ.

Кухонный телефон стоял в углу на стойке, за сковородой. Он отодвинул сковороду и снял трубку.

– Чарли там? – спросили в трубке.

– Нет, – ответил Берт.

– О’кей, – сказали в трубке.

Пока он занимался кофе, телефон зазвонил снова.

– Чарли?

– Нет таких, – сказал Берт.

На этот раз он не стал класть трубку на рычаг.

Вера вернулась на кухню в джинсах и свитере, расчесывая на ходу волосы.

Он насыпал растворимого кофе в чашки с кипятком и плеснул в свою немного водки. Перенес чашки на стол.

Она взяла трубку, послушала. Спросила:

– В чем дело? Кто звонил?

– Никто, – ответил он. – Кто курил цветные сигареты?

– Я.

– Не знал.

– Вот, курю.

Она села напротив и стала пить кофе. Они курили, стряхивая пепел в пепельницу.

Были вещи, которые он хотел сказать, горькие вещи, утешительные, разные.

– Я выкуриваю по три пачки в день, – сказала Вера. – Если ты и впрямь хочешь знать, что тут творится.

– Господи боже, – сказал Берт.

Вера кивнула.

– Не затем я сюда шел, чтобы такое услышать, – сказал он.

– А что ты шел услышать? Что ты дом спалил?

– Вера, – сказал он. – Рождество на дворе. Я пришел поэтому.

– Вчера было Рождество, – сказала она. – Рождество приходит и уходит, – сказала она. – Глаза б мои его больше не видели.

– А я что? – сказал он. – Думаешь, жду не дождусь праздников?

Снова зазвонил телефон. Берт снял трубку.

– Кто-то спрашивает Чарли, – сказал он.

– Что?

– Чарли, – повторил Берт.

Вера взяла телефон. Разговаривая, она отвернулась от Берта. Потом повернулась к нему и сказала:

– Я буду разговаривать из спальни. Так что, пожалуйста, положи трубку, когда я там возьму. Я услышу, так что положи, когда я скажу.

Он взял трубку. Вера вышла. Он держал трубку возле уха и слушал. Ничего не слышно. Потом откашлялся мужчина. Потом Вера взяла другой телефон. Крикнула:

– О’кей, Берт! Я взяла трубку, Берт.

Он положил трубку и постоял, глядя на нее. Открыл ящик со столовым серебром, пошерудил там. Открыл другой.