– Пусть войдет. А ты приготовь все необходимое для жертвоприношения Матери Кибеле. Я пойду в святилище ближе к вечеру. Буду молиться, чтобы вернуть ее благосклонность к моему заблудшему внуку, – в ее голосе чувствовалось сомнение.

Амфитион низко склонил голову и попятился к выходу. Его глаза лукаво блеснули – вдовствующая царица не отличалась большой набожностью, но никогда не упускала удобного случая появиться среди подданных во всем блеске царственного великолепия, обычно одетая в пурпур, украшенный золотыми бляшками и дорогими каменьями. Ее надменное лицо, похожее на маску мима из-за толстого слоя краски, издали казалось молодым и нестареющим, и богобоязненные матроны мысленно творили молитвы и заклинания против злых духов: в удивительной и непонятной для них вечной молодости древней старухи им виделись козни потусторонних сил. По этой причине ее побаивались и придворные, к тому же с ними она была крута и коротка на расправу.

– Но прежде позови служанку, пусть захватит мази и притирания, – приказала вдогонку евнуху царица. – А Стратий немного подождет. Подай ему вино и фрукты.

Евнух мысленно возопил: уж он-то знал, сколько придется ждать его старому приятелю Стратию. Впрочем, в приказе повелительницы не было ничего необычного – ее непоследовательность и капризы давно вошли в поговорку среди знати Боспора.

Служанка была почти такая же старуха, как и царица. Камасария давно бы ее выгнала, но во всей Таврике невозможно было сыскать более умелую массажистку, в совершенстве владеющую искусством грима. Потому царица, скрепя сердце, мирилась со вздорным характером служанки, не менее капризным и неприятным, чем собственный.

– …Нет покоя, – недовольно бубнила служанка, массируя лицо Камасарии. – Я даже пообедать не успела, – она с отвращением зачерпнула из широкогорлого сосуда пахнущую серой мазь. – Третий раз за сегодняшний день…

– Замолчи, негодная! – не выдержала царица. – Тебе бы только валяться в постели да жевать сласти.

– Или я не заслужила? – возмутилась служанка. – Видят боги, моему терпению тоже есть предел. Уеду в метрополию к сыну, уж он-то не станет попрекать меня куском хлеба.

Камасария в ответ лишь покривила губы в едкой ухмылке – сын служанки из-за ее вздорного характера продал за бесценок свой дом в Пантикапее и сбежал куда подальше. И теперь старая карга жила вместе с отставным моряком, пьяницей и сквернословом, он нередко поколачивал ее, требуя у прижимистой сожительницы денег на вино.

Наконец, не прекращая брюзжать, служанка закончила свои труды, и из глубины тщательно отполированного бронзового зеркала на царицу глянуло щедро нарумяненное лицо с дугами черных нарисованных бровей и яркими карминными губами. Прицепив огромные височные подвески, скрывающие дряблые уши, Камасария довольно улыбнулась и выпила чашу подогретого вина с настоем бодрящих трав. Благостное тепло хлынуло по жилам упругой волной и терпкая горечь настойки вдруг разбудила аппетит. Царица приказала принести еду, и терпеливо ожидающий приема Стратий едва не взвыл от злости, когда мимо него в гинекей Камасарии понесли жареную рыбу, лепешки и мед – для бабки Перисада, старой аристократки, трапеза была священнодействием, растягивавшимся надолго…

Стратия позвали, когда солнце давным-давно перевалило за полуденную черту. Измаявшийся жрец кипел негодованием, но внешне его темное, словно высеченное из гранита, лицо оставалось бесстрастным. Это был мужчина лет тридцати, с крупными жилистыми руками, статный, черноволосый и темноглазый. Судя по шрамам, виднеющимся на обнаженных участках крепко сбитого тела, ему пришлось испытать и нелегкую, полную смертельных опасностей судьбу воина.

– Приветствую тебя, о мудрейшая, – сдержанно поклонился он благодушествующей после трапезы царице. – Прими мое скромное подношение… и да продлятся дни твоей бесценной жизни.

С этими словами он вручил Камасарии Филотекне отрез рытого бархата и золотое ожерелье искусной работы эллинских мастеров. Старуха жадно схватила дары и принялась рассматривать их с восхищением младого дитяти, даже забыв поблагодарить дарителя. Стратий про себя с горечью рассмеялся: с годами царица все больше выживала из ума, помешавшись на накопительстве разного дорогостоящего хлама. Ее личная сокровищница была сплошь заставлена ларцами и сундуками, доверху набитыми одеждой, драгоценностями и дорогой посудой. Особенно она любила золото. Боспор в это время не чеканил золотые деньги, и Камасария с помощью евнуха Амфитона скупала чужеземные монеты и прятала их в только ей известных тайниках.

– Ах, угодил, угодил… хитрец, – наконец она отложила подарки и жестом пригласила жреца сесть. – К сожалению, ты один из немногих, кто знает толк в этикете. Можно ли было представить такую наглость в старые добрые времена, чтобы кто-нибудь из поданных мог явиться на царский прием с пустыми руками? – Камасария от возмущения даже встала со скамьи, застеленной медвежьей шкурой. – А теперь такое сплошь и рядом. Наглецы! – фыркнула она, подошла к настенному зеркалу в половину человеческого роста, осмотрелась – осталась довольна. – Выпьешь? – показала царица на красивый резной столик из мореного дуба пантикапейской работы, где стоял кратер с вином и высоко цени– мые на Боспоре стеклянные фиалы с золотым ободком поверху.

– Благодарствую, – отрицательно покачал головой жрец.

– И то верно, – старуха облегченно вздохнула. – Прежде всего дело, – отказ жреца наполнил ее сердце радостью – в кратере было очень дорогое и любимое ею родосское вино; жреца, пока он ждал приема, угощали обычным боспорским, пусть и хорошо выдержанным, но, конечно же, несравнимым с густым ароматным вином острова Родос, очень редким в Таврике.

– Так что тебя привело ко мне, к старой больной женщине, чьи слова и пожелания для царя Боспора – пустой звук? – между тем продолжала Камасария, приняв скорбный вид. – Власть, сила – как давно это было… – она притворно пригорюнилась и украдкой бросила взгляд на невозмутимого жреца – проняло ли?

Несмотря на преклонные годы и нездоровую страсть к накопительству, Камасария Филотекна сохранила острый ум и великолепную память. Ее язвительность и прямота не раз ставили в тупик искуснейших дипломатов варварского Востока и даже Эллады. Дочь царя Боспора Спартока V, жена Перисада III, в свое время мудрая и жестокая правительница, к старости превратилась в кладезь бесценных сведений о закулисных деяниях власть имущих. Давно устранившись от государственных дел, вдовствующая царица, тем не менее, имела достаточно сильное влияние на своего безвольного внука, царя Перисада V. Но чтобы добиться ее благосклонности и помощи, нужно было потратить немало усилий и нетленного металла – с виду простая, даже грубоватая, она в последний момент могла выскользнуть, как угорь, из рук уже предвкушающего вожделенный миг просителя, явившегося к ней за содействием в каком-либо предприятии. Стратий знал эти ее черты достаточно хорошо, ибо и сам превосходно владел искусством придворной интриги, потому последние слова Камасарии он воспринял не как дурной знак, а как приглашение потешить ум и красноречие в ближнем бою, где малейший промах мог разрушить всю постройку, тщательно продуманную и возведенную с прилежанием великого мастера.