— Не надо, Уолт.

Делберт правильно расценил выражение моего лица и холодность тона.

— Не надо, — повторил он. — Айрис правду сказала — убийцу любить невозможно. Всегда будет страх примешиваться. Что-то в тебе появится внутри, от чего любой женщине рядом с тобой будет страшно. И до конца ни одна перед тобой не раскроется.

— Я уже убил Чеда, так что…

— Мистер О'Доннел — человек, — перебил меня Делберт.

В последнем он был прав. Но поговорить обо всем этом мы сможем попозже. Когда найдем хозяев дома и объясним свое невероятное вторжение. После того как Делбертом займутся врачи, а отряд полицейских со всем необходимым оборудованием отправится в туннель на поиски Джейка.

— Пойдем, — сказал я. — Пора показаться людям. Вызвать помощь. И умыться для начала.

— Зачем? — устало отозвался он. По привычке оперся на правую руку, чтобы встать, и сморщился от боли. — Думаете, с грязными лицами они нас не узнают?

Попросить объяснения странной фразе я не успел. Поднимаясь, Делберт сильно пошатнулся, едва не упал, и я, дурак толстокожий, наконец-то понял, чего ему стоило проползти по туннелю и подняться по выбоинам в стене. Подхватил его, обнял, поддерживая, и забормотал:

— Спокойно, Дэл, все будет хорошо, очень скоро будет хорошо.

Губы Делберта судорожно дернулись.

— Идем, — прошептал он.

Я не стал возражать. Медленно повел его к двери, левой рукой распахнул ее, и мы оказались в комнате гораздо большей. Широкие полосы лунного света лежали на старой мебели, переползали потертый ковер, чтобы забраться на диван. Я увидел допотопный телевизор в углу. Длинный журнальный столик, заваленный яркими цветными бумажками. Этажерку в стиле тридцатых годов с резьбой на стойках. Чуть левее нее висела большая картина: серая гора, с которой течет ярко-голубой ручей — наверное, имелся в виду водопад. А соседнюю стену оживляли два окна, на которых не только штор — даже занавесок не было. И меня передернуло, стоило глянуть наружу.

Ни о каком высоком этаже речи не шло. Ветки деревьев качались за стеклом, видна была трава и деревянный забор с синей калиткой. А еще дальше, у подножия холма, темнели силуэты людей. Почти людей.

Я стиснул зубы, рискуя сломать их. Вот почему пришлось подниматься так высоко! Горизонтальный лаз был прорыт в одной плоскости и закончился под холмом. Этажи, которые я воображал себе, взбираясь наверх, на самом деле были слоями земли. И дом, в котором мы оказались, рассчитывая на спасение, принадлежал Сельме Уибли.

Ругань, даже самая забористая, в эту минуту помогла бы мне, как мертвому припарка. Перед глазами взорвалась атомная бомба, и черный гриб бешенства полностью накрыл, мозг. Схватив с журнального столика лампу на массивной подставке, я запустил ее в стену и сбил карикатуру на водопад. Стекло, покрывавшее этот шедевр живописи, зазвенело тонко и противно, а я со всего маху ударил ногой по столику. Он полетел в угол, рассыпая вырезанные из журналов фотографии, словно в этом доме жила маленькая девочка, собирающая коллекцию красивых картинок. Правда, вряд ли нормальная девчушка выбрала бы темой своей коллекции исключительно снимки мужчин. Старомодную этажерку я ухватил обеими руками и отправил ее в полет по комнате, усеивая пол осколками дешевых статуэток и вазочек. Жаль, не выйдет так швырнуть весь этот дом! Сорвать его с фундамента и запустить вниз по холму прямо на головы собравшимся там моухейцам! Напольная керамическая ваза, похожая на те, что я видел у Маккини, разлетелась на десяток кривых осколков, врезавшись в стекло узкой горки. Новая порция статуэток, на сей раз в компании с бокалами, превратилась в блестящий и очень мелкий мусор.

Я остановился посреди разгрома, тяжело дыша и оскалив стиснутые зубы. К глазам подступили слезы. И я раньше считал, что знаю значение слова «отчаяние»? Делберт не мешал мне буйствовать. Опустившись на край продавленного дивана, он откинулся назад и полулежа наблюдал за мной из-под опущенных ресниц.

— Подойди сюда, Уолт, — позвал он, когда я остановился. — Мне трудно громко говорить.

Я перевел дыхание и тоже присел на диван. Руки мелко подрагивали. А Делберт дрожал всем телом.

— Тебе надо промыть рану и сделать перевязку, — сказал я.

— Зачем?

Отвечать было нечего. Мы дрались, убивали и убегали от убийц, нашли тайный лаз и выложились до последнего, пробираясь по нему, а потом карабкаясь на стену, но в результате оказались в прежнем дерьме. Не победители — мясо для ближайшего пиршества. Какой смысл теперь думать о возможном заражении крови?

— Мы все знали, что из дома Уибли ведет куда-то подземный ход, — сказал мальчик. — Но что есть ответвление и до Клейменов, я ни разу не слышал. Как мистер Риде не сумел о нем узнать?

— Шестым чувством. Ресницы на миг взметнулись.

— Почему шестым?

Он не шутил. Ну да, за математику мы взялись, но до основ физиологии добраться не успели, так что о стандартной пятерке чувств мальчик понятия не имел.

— Это значит — особенным. Джейк иногда проявляет необычные способности.

— Хорошо. Может, тогда у него получится… Я должен был вас обоих предупредить, что этот подземный ход опасен. — Делберт еще раз облизнул губы. — Но там, у Клейменов, другого выхода для нас не было, а вы с мистером Риденсом выглядели такими уверенными…

Мы? Перепуганный, ничего не понимающий фантазер и его дружок-фанатик с отсутствующим взглядом?

— Наверное, раньше у Клейменов был открытый вход в подземелье, — продолжал Делберт. — Когда-то давно. А потом его замуровали. Наскоро заделали, кое-как, потому что боялись. Основную кладку мистер Риденс прутом не расковырял бы.

Я кивнул и спросил:

— Почему боялись?

— Там что-то опасное. Понятия не имею, что. Покойный мистер Уибли рассказывал, еще его отцу дед запрещал к лазу подходить. А Сельма один раз туда полезла. Говорили, она молодой была упрямой, никого слушать не хотела. Спустилась в лаз и свихнулась там.

Ему становилось трудно говорить. Побледневшее лицо покрылось слоем пота, как пленкой. Язык все чаще касался губ, но они оставались сухими.

— Когда Сельма чокнулась, многие предлагали ход заделать намертво. Но мистер Уибли сказал, что это будет нарушением традиций. Мол, этот ход Моухею ровесник, и надо его сохранить на всякий случай. Он всех переспорил. А после его смерти о ходе не вспоминали. Вообще в этот дом годами никто не входил, кроме Сельмы.

Глаза мальчика закрылись, а голос упал до шепота.

— Сейчас передохну. Не прикасайся к плечу, пожалуйста.

Я отошел к окну. Раз в нашем положении медицинская помощь обернулась бы медвежьей услугой,

зато умереть до того, как моухейцы ворвутся, будет удачей

ни к чему навязываться с неумелым лечением.