Пан Плескачевский все выслушал молча. Только лицо его красноватое стало морщинистей.

Вот чем обернулась охота. И промедление со встречей.

Позже пан Плескачевский снова просил Ляссоту дать ему людей для внезапного нападения на Богдана Нагого, но тот не уступал напору воина, хотя и опытного, но сейчас горячившегося.

Так и сидели в остроге. И Николаус предавался печали, досадовал и на себя, и на пана Григория. Здесь даже не было шахмат. И он взялся сам мастерить фигурки из липы, а вместо доски взял кусок выделанной шкуры, расчертил ее пером и чернилами, кои отыскались у писаря. Во всем остроге только пан Григорий и разумел сию игру, и то он выучился у молодого шляхтича Николауса. Так что тот его, как обычно, обыгрывал. На турниры поглядеть приходили в дом среди дубов офицеры гарнизона. И кое-кто быстро схватывал правила этой умственной забавы, так что вскоре у Николауса появились и другие соперники, а один так и весьма сильный, тучный пан Кульчицкий, да еще литовский татарин Ассанович. Научился игре и сам пан Ляссота, но со своими подчиненными не играл, боясь уронить достоинство воеводы. А вот с паном Григорием просиживал долгие вечерние часы за шахматами. Так что острожным умельцам поступил заказ на две новые доски и фигурки. За игрой разрешение на вылазку и было получено, то ли уговорил наконец пан Григорий Ляссоту, то ли попросту это разрешение выиграл.

Вышли на лошадях в два часа ночи, чтобы рано утром быть в Долгом Мосту. Утренние нападения самые лучшие. И мирная смерть тоже собирает жатву в эти часы, заставая даже больного и обреченного врасплох. А может ли быть смерть мирной? Смерть — всегда война. А человечество в вечном проигрыше. И что такое воинская судьба? Это быстрая жизнь, быстрая игра.

И сейчас, глубокой ночью, около пятидесяти казаков и литовских татар под предводительством пана Плескачевского вступили в эту игру. В темноте фыркали лошади, скрипел под копытами снег. Впереди были разведчики, ускользнувшие из острога еще в полночь. Мороз ожигал лица молчащих людей. Месяц над кронами, казавшимися рогами оленьего стада, светил едва-едва. Снега призрачно белели.

Отряд прошел от острога влево, по холму, потом резко повернул вправо, спустился в глубокий распадок и начал медленно подниматься по пологому склону среди деревьев. Николаус скакал сразу за паном Плескачевским. Молодой шляхтич мечтал о настоящем сражении и о дальнейшем пути — прямо в замок. Хотя уже было неизвестно, смогут ли они вернуться в замок, не началась ли там осада.

Они поднялись на холм. Где-то в стороне, в темноте забрехали деревенские собаки. Дальше уже шли ровным путем, без спусков и восхождений.

Снова в стороне осталась деревня, и затем внезапно нанесло запахом гари. Они подъезжали к сожженному имению Плескачевского. Не останавливаясь, поскакали дальше. Что было на сердце старого воина? Горевал ли он о доме? Но здесь ли его дом?

«А мой?» — спрашивал себя Николаус.

Нет, он, не задумываясь, сейчас же вернулся бы в коронные земли. Его ничего не остановило бы здесь… кроме одного имени, что лучше всего звучит на латыни: Et iris. Сейчас в этом имени переливалось лицо девушки. И Александр может произнести его, чтобы окликнуть девушку во плоти. Вот кто на несколько ходов вперед видит игру, молодой парень, только и умеющий махать саблей, бросать боевой топор и стрелять из лука да гарцевать.

Но как Николаус мог отказаться от этого дурацкого предприятия?

Всадники скакали дальше в призрачных снегах под туманными звездами — да, как будто каждое светило окутывала дымка.

Вдруг передний всадник резко осадил лошадь, так что та захрапела по-медвежьи. И все останавливались. Ухнула сова, тут же еще два раза. Передний всадник ухнул в ответ тоже три раза. И вскоре из темноты выехали четверо всадников. Это были разведчики. Все с нетерпением ждали сообщений.

Разведчики поведали, что казаков и стрельцов Богдана Нагого в Долгом Мосту нет совсем. Ушли только вчера — к Смоленску.

Пан Плескачевский думал не долго:

— За ними!

Тут случилась некоторая заминка. Офицер Ассанович остро взглянул на пана Григория и, подъехав к нему, что-то сказал. Но пан Плескачевский бросил:

— Вперед!

И огрел лошадь плеткой. Ассанович натянул поводья, и его лошадь встала на дыбы. Он, видимо, не собирался подчиняться пану Григорию, но все уже были увлечены его кличем, и литовскому татарину ничего другого не оставалось, как только пустить лошадь следом. Тяге погони всегда трудно противиться.

Они скакали всю ночь, никого не встретив, кроме черного могучего лося, шарахнувшегося через дорогу и быстро исчезнувшего в снегах, и в сером свете зимнего утра наконец узрели вдалеке на холмах темную громаду замка.

Замок Smolenscium!

Сердце Николауса радостно билось, как если бы он и вправду вернулся домой.

Но что делать дальше?

— Любезный пан, — подал голос Ассанович, — что вы намереваетесь вершить? Зачем мы все здесь оказались?

Пан Григорий на него оглянулся.

— Вышлем лазутчиков. А там посмотрим, — ответил хрипло капитан и прокашлялся. — Как раз и лошади охлынут.

И он соскочил на снег, размял ноги, наклонился вперед, потом откинул корпус назад. Его примеру последовали и другие. Никто не говорил и старался не звенеть оружием. Только дыхание лошадей да скрип снега под ногами и раздавались.

Николаус сразу вызвался пойти лазутчиком. С ним — Пржыемский. И Пржыемский оглянулся как-то ненароком на пана Любомирского и спросил тихо:

— Станислав, с нами?

Пришлось и Любомирскому присоединиться к ним.

Втроем и поехали. Быстро они достигли глубокого оврага уже вблизи замка. Отсюда им видны были башни. Они подъезжали с южной стороны, свернув, конечно, с дороги. Подъезжать к замку по дороге уже было опасно. Дорогу могли сторожить. Решили оставить лошадей и дальше идти пешком. Привязали их к дереву. «Не лучше ли мне посторожить здесь?» — тихо вопросил Любомирский. И правда, это было разумно. Да и в случае промашки на обратном пути можно было окликнуть Любомирского и так выйти к лошадям. Пан Станислав и остался, а те двое, скинув меховые бурки и оставшись в одних жупанах, начали спускаться по склону, цепляясь за кусты, съезжая на задах по снегу. Внизу протекал ручей, но сейчас он был завален снегами. Шляхтичи перешли на другой склон и полезли вверх. Отдуваясь, они уже почти выбрались наверх, как вдруг ясно и просто раздался голос:

— Хто тут як борів жирний дихає?[191]

Пржыемский и Вржосек замерли, перестав вообще дышать, и уставились в сумерках друг на друга.

— Ну! А тепер і зовсім помер![192]

И неожиданно запахло паленой соломой и чуть в стороне раздались хрустящие шаги, треск сучьев. Пржыемский первый упал ничком в снег, за ним и Вржосек.