в городе, как известно, одна) недостаточно укреплена линия защиты, болельщики с трибун на ближайшем матче поучали тренера:

— Защиту меняй! Укрепляй защиту!

В следующем футбольном выпуске сотрудники Потехина писали, допустим, что полузащитник сдал, потому что нарушил режим. Болельщики ревели:

— Эй, ты там! Бормотухин! Рожа!

Фамилия полузащитника была Рожин.

Словом, болельщики, читающие по утрам газеты, не прощали команде ничего.

Не прощали ей и те, кого раньше (не тогда, когда носили фестивальные юбки и мазались бриолином, а гораздо раньше, когда Юлия Викторовича еще и на свете не было) называли отцами города. Отцы города не прощали команде ничего. И правильно делали. Ведь что такое команда? Лицо города. А лицо города обязано быть безупречным.

Между прочим, кто первым сказал, что команда — лицо города, тот и установил раз и навсегда, что футбол — не игра. По всему видать, это был умный человек.

Сотрудники спортивного отдела работают так, как другим и не снилось, то есть всегда. Они никогда не уходят с работы, потому что с работы они идут на стадион (а разве стадион — не работа?), а возвращаясь домой, немедленно включают радио, транзистор и телевизор, чтобы каждую минуту знать, что происходит (или уже произошло) в спортивном мире. Во-первых, в местном (ибо кроме стадиона в городе есть еще спортивные залы, тартановые беговые дорожки, плавательные бассейны, и успеть всюду просто невозможно). Во-вторых, что произошло в целом по стране? И наконец, что случилось за рубежом, пока они сидели на стадионе? Узнав все новости, сотрудники спортивного отдела до позднего вечера перезваниваются друг с другом по телефону, и это тоже работа, что бы там ни говорили жены, считающие, что их мужья мало того что ничего по дому не делают, но еще и на целый вечер занимают телефон. Так вот, что бы там ни говорили жены, телефон — тоже работа. Как же можно лечь спать, не обсудив захватывающую новость: «Динамо» Тбилиси сыграло вничью с «Черноморцем»! «Динамо»! Тбилиси! Вничью! С «Черноморцем»!

Только насладившись вместе с истинными болельщиками этой поразительной новостью, можно наконец погасить свет и уйти с работы. То есть, говоря другими словами, лечь спать.

Сотрудники спортивного отдела, естественно, все поголовно — истинные болельщики. А Юлий Викторович Потехин, их шеф, или начальник, или дед, или батя, или сам, естественно, самый среди них истинный, ибо он болел еще тогда, когда иных попросту не было на свете.

В ложе прессы «сам» никогда не садится рядом со своими сотрудниками. Не потому, что он хочет выдержать дистанцию (Юлий Викторович — простой демократичный человек), но рядом с почти такими же специалистами, как он (а его молодые оглоеды, как он называет своих коллег, — все сплошь специалисты), рядом с ними футбол что-то теряет в своем очаровании, потому что всякий матч — это таинство, фокус, волшебство, и, как всякому волшебству, ему вредит избыток знаний.

Рядом с Никифоровым смотреть футбол — в самый раз. Толстый Никифоров не раздражает Потехина (пока, правда, не начинает говорить о Кипиани), даже дама, не отличающая левый угол ворот от правого, его не раздражает: пусть себе. Искусству нужны и дилетанты.

— Почему бы тебе не написать пьесу о футболе? — спрашивает Потехин в перерыве между таймами, закусывая вместе с Никифоровым бутербродами с красной икрой.

— Да ведь сцена мала, — отвечает Никифоров.

— Что значит мала? — дожевывая второй бутерброд, удивляется Потехин.

— Ну как на сцене, будь это хоть Большой театр, сыграешь в футбол? — хохочет Никифоров.

— Да ну тебя! — машет рукой Потехин. — Я тебе серьезно говорю: футбол — это же драма, сколько страстей, какие характеры…

Но футбол не только драма, футбол — это еще и наука, бездна проблем: психологический фактор, соотношение психологических и физических нагрузок, и еще такой феномен, как дух команды, — чем и как можно влиять на него?

Обо всем этом Потехин не раз беседовал с тренером, который после драматурга Никифорова является его ближайшим другом.

Почему после Никифорова? Да потому, что быть совсем на равных с тренером Юлий Викторович все же не может, тот знает что-то такое, чего Потехин не знает, что-то сверх того, что доступно пониманию…

Но вот перерыв подходит к концу, и все рассаживаются по своим местам.

— Должно быть, все решится в третьем периоде? — щебечет дама. Она, оказывается, не только путает правый угол с левым, но и футбол с хоккеем.

— Здесь нет периодов — здесь таймы, — сдерживаясь (все-таки дама!), объясняет Потехин. — И таймов этих всегда два.

— Печеночкин! — ревут трибуны.

Надежда только на Печеночкина. Если он постарается, а он умеет стараться, когда в настроении (психологический фактор!), то и все остальные девять (дух команды!) будут так быстро бегать, и не только быстро, но и осмысленно, что сопернику ничего другого не останется, как дрогнуть.

И вот когда он дрогнет!..

Возвращаясь с футбола, Потехин и Никифоров любят посмаковать перипетии игры, особенно если команда в выигрыше. Ну а если в проигрыше, то Никифоров неизменно заводит разговор о Кипиани.

— Ну что ты мне опять талдычишь о Кипиани? — кипятится Юлий Викторович. — Он уже давно не играет, он тренер.

— Какая разница? — резонно замечает Никифоров. — Раньше-то он играл.

— Ну играл…

— Вот именно — играл! А Печенкин твой…

— Печеночкин, — машинально поправляет Потехин.

— Нет, именно Печенкин, — язвительно настаивает Никифоров, хотя неизвестно, какая из этих фамилий звучит благозвучней, — так вот Печенкин просто не умеет играть.

— О-о! И ты, Брут! — стонет Юлий Викторович. — Замолчи, ради бога! Если бы это еще говорила та дама, которая не отличает футбол от хоккея, но ты, ты!

Беседуя таким образом, приятели доходят до трамвайного круга и разъезжаются в разные стороны.

Футбол есть жизнь, но жизнь проходит не только на футболе.

С этой очевидной истиной Потехин сталкивается лицом к лицу, как только возвращается домой. То есть лицом к лицу он сталкивается с женой, но это одно и то же.

— Ну? — говорит жена. — Проиграли?

— Ты видела по телевизору? — мрачно спрашивает Юлий Викторович.

— Зачем мне телевизор? Я это вижу по твоему лицу.

Проходит еще некоторое время, и жена, всплеснув руками, восклицает:

— Неужели ты ничего не замечаешь?

Что он должен замечать? Он внимательно смотрит на жену. Новая прическа? Пожалуй, нет. Платье? Но на жене старый халат. Ах, вот что! Новая люстра.

— Новая люстра! — кричит Юлий Викторович как можно радостней, чтобы вполне угодить жене.

— Нет, тебя надо отправить в дурдом, — говорит жена, и в голосе ее звенят слезы. — Эта люстра висит здесь уже второй год.

— Тогда не задавай глупых вопросов, — свирепеет Юлий Викторович и уходит в ванную.

Через минуту его начинает мучить совесть: зачем обидел