Когда невод показался из воды и его перенесли на берег, он был до такой степени полон, что, казалось, сейчас прорвется; можно было подумать, что не Средиземное море, а сам Пактол выбросил на сушу все свои богатства.

Дорада с золотистыми бликами, макрель с чешуей стального цвета, серебристая спинола, тригла с красным оперением, зубатка с бордовыми плавниками, круглорылый лобан, луна-рыба, которую можно принять за упавший в море баскский бубен, наконец, рыба святого Петра, на боках которой остались следы от пальцев апостола, — все они как бы служили свитою и были придворными, министрами, камергерами великолепного тунца весом, по меньшей мере, в шестьдесят ротоли, казавшегося тем морским царем, которого в «Немой из Портичи» словами чарующей песни обещает своим друзьям Мазаньелло.

Старик Бассо Томео хватался обеими руками за голову и подпрыгивал от радости, не веря собственным глазам. Когда наполнили корзины, принесенные стариком и его сыновьями в надежде на богатый улов, то оказалось, что в них поместилась лишь треть великолепного урожая, собранного с поля, что само себя возделывает.

Юноши стали искать, куда бы сложить рыбу, а Бассо Томео, преисполненный благодарности, рассказывал всем, что такой удачей он обязан исключительному покровительству святого Франциска, его заступника, у алтаря которого он заказал мессу и засветил двенадцать свечей.

Особенный восторг у старика и всех присутствующих вызывал тунец; он так трепыхался в сетях, что только чудом не разорвал их и не ускользнул в дыру, которая открыла бы дорогу всему чешуйчатому отродью, барахтавшемуся вокруг него.

Слушая рассказ Бассо Томео и разглядывая улов, каждый крестился и восклицал: «Ewiva san Francisco!» 47 Один только дон Клементе, наблюдавший эту сцену из своего окна, сомневался, казалось, в участии святого и приписывал чудесный улов счастливой случайности, выпадающей иной раз на долю рыбаков.

С того места, где находился дон Клементе, а именно из окна второго этажа, взору его было доступно все, вплоть до поворота набережной Маринеллы, и он видел то, чего не видел и не мог видеть Бассо Томео, окруженный зеваками, которые глазели на добычу и поздравляли его.

Дон Клементе видел, а Бассо Томео не видел фра Пачифико, шедшего со своим ослом от рынка, важно держась, по обыкновению, середины дороги; если он никуда не свернет, то неизбежно наткнется на груду рыбы, выловленной стариком.

Так и случилось: увидя толпу, преграждавшую ему дорогу, и не зная причины такого скопления, фра Пачифико решил поскорее проложить себе путь — он взял Джакобино за повод и пошел впереди него, крича:

— Дорогу! Во имя святого Франциска — дорогу!

Легко понять, что в среде людей, славящих основателя ордена кордельеров, всякий, кто при проявлении своем упоминает имя святого, должен быть встречен с уважением, и в данном случае толпа очистила ему место тем поспешнее и почтительнее, что все сразу узнали фра Пачифико и его осла Джакобино, широко известных как усердные слуги святого.

Итак, фра Пачифико продвигался сквозь толпу, не зная, что именно находится в ее центре, как вдруг он оказался лицом к лицу со стариком Томео и чуть не упал, наткнувшись на гору рыб, которые еще содрогались в предсмертных судорогах.

Этой-то минуты и ждал дон Клементе, ибо он предвидел, что между рыбаком и монахом произойдет забавная стычка. И действительно, едва узнав Пачифико, ведущего за собою Джакобино, и сразу поняв, какую огромную десятину ему придется уплатить, Бассо Томео в ужасе вскрикнул и побледнел, а лицо монаха наоборот, осветилось блаженной улыбкой при виде выпавшей на его долю редкостной удачи.

Как нарочно, на базаре было мало рыбы, и, хоть это происходило накануне постного дня, он не нашел ничего подходящего для таких тонких знатоков, как капуцины святого Ефрема.

— Посмотрим, посмотрим! — сказал дон Клементе вслух, но так как он был достаточно высоко, то внизу не смогли разобрать его слова. — Любопытно, чем дело кончится.

Несколько человек подняли головы, но, не поняв, что имеет в виду юный аристократ в бархатном халате, тотчас же опять обратили взоры к Бассо Томео и фра Пачифико.

Впрочем, монах не заставил Бассо Томео долго томиться во власти сомнений: он взял свою веревку, положил ее на тунца и произнес обычное заклятие:

— Во имя святого Франциска!

Это-то и предвидел дон Клементе; тут он громко расхохотался.

Было очевидно, что сейчас последует сражение между двумя сильнейшими двигателями человеческих поступков: суеверием и корыстью.

Откажется ли Бассо Томео, твердо верящий, что уловом он обязан святому Франциску, отдать лучший кусок тому же святому или, что совершенно то же самое, его представителю?

Исход этого столкновения позволил бы дону Клементе заключить, могут ли патриоты рассчитывать на поддержку народа в предстоящей борьбе за права и будет ли народ, ради которого они станут ниспровергать предрассудки, за или против них.

Итог испытания был для философа неблагоприятен.

После внутренней борьбы, длившейся, впрочем, лишь несколько мгновений, корысть была побеждена суеверием, и старый рыбак, собиравшийся было защитить свою собственность и искавший глазами сыновей, которые отправились за корзинами, отступил на шаг, явив предмет спора, и смиренно произнес:

— Святой Франциск дал мне ее, святой Франциск у меня ее забирает. Хвала святому Франциску! Рыба ваша, отец!

— Какой болван! — вырвалось у дона Клементе.

Все подняли головы, и взоры толпы обратились к молодому насмешнику; лица зрителей пока что выражали только удивление, ибо никто так и не понимал, к кому относится этот возглас.

— Это тебя, Бассо Томео, я обозвал болваном! — воскликнул дон Клементе.

— А за что так, ваша светлость?

— За то, что ты и трое твоих сыновей, честные, трудолюбивые люди и к тому же здоровенные молодцы, позволяете наглому, бессовестному лентяю-монаху отнять у вас плод вашего труда.

Фра Пачифико, считавший, что уважение, внушаемое его рясой, служит ему достаточной защитой, при столь прямом и неожиданном нападении, дотоле казавшемся ему совершенно невозможным, взревел от ярости и погрозил дону Клементе своей дубиной.

— Побереги, монах, дубину для своего осла — только ему она и страшна.

— Пусть! Но предупреждаю вас, дон Чичило 48, у моего осла кличка Якобинец.

— Значит, у осла человеческое имя, а тебя зовут как скотину.

В толпе засмеялись, — при любой стычке толпа всегда на стороне того, кто остроумнее.

Взбешенный фра Пачифико не нашел ничего лучшего, как обозвать дона Клементе этим же именем, ведь в его представлении оно было самым обидным: