— Красивая, сучка! Я тоже видел. Это из-за этой бляди под пули Руба полез, — вновь вздохнул Димка.

«А самый добрый из всех, это — Вася Панкратов, по прозвищу Наивняк. Он с Байкала. Из сибирских казаков. Здоровенный детина. Последнюю рубаху отдаст. Вот такой он парень. А Витька Дудник, наоборот. Характер прижимистый, кулацкий. Черезчур хозяйственный. Все ему надо. Все тащит в палатку. Андрюшка Романцов, бывший студент. Отчислили его из вуза: зимнюю сессию завалил. Учит меня играть на гитаре. Правда, простенькие аккорды, но уже кое-что получается.

Есть еще двое молодых: Ахтямов и Прибылов. Воспитываем их. Зеленые совсем еще салажата. Всего боятся. Мамулечка, лучше нашей ро…»

Димка Коротков бережно сложил письмо и засунул в нагрудный карман.

— Вот, даже дописать не успел. Убили вахи-сволочи.

Закурил новую сигарету.

— На прошлой неделе ходил в военкомат, — продолжал он. — Сидит подполковник, эдакий мордоворот с пузцом, холеная репа. Дорогим коньячком за километр от него попахивает. Говорю, так и так, хочу мол, остаться служить в Вооруженных силах. Отвечает, жлоб проклятый, мол, медкомиссию не пройдешь. Какая может быть служба. Говорю, но ведь служат же все-таки некоторые. Даже без ног и без рук. Ну, то заслуженные офицеры, герои, а ты кто такой, отвечает, сопля недоношенная. Я — сопля, кричу гаду. А ты это видел? Рву на себе ворот рубашки, пуговицы летят во все стороны. Показываю ему дырку на груди заштопанную. Это видел! Крыса тыловая! Как он тут понес! Как он понес, если б ты только видел. Стал красным как помидор, глаза квадратные выпучил, того и гляди лопнут. Чуть из штанов не выпрыгивает. Губы и щеки трясутся. Пасть свою раззявил гад, орет как резанный. Да, пошел ты в жопу, говорю. Хлопнул дверью и ушел. И такая меня тоска взяла, прям, настоящий кафар, хоть в петлю лезь. Никому мы здесь не нужны, Ром. Иногда думаю, и почему меня тогда не убили вместе со всеми ребятами. Ведь стоял же надо мной тот «вах» вонючий, падла. Почему не добил, сука? Почему я остался в живых, а не Андрюха Романцов, ведь он так мечтал программистом стать. Вся жизнь у него в «компах» была, буквально, бредил пацан ими. Как сейчас его вижу. Ползет с разорванной щекой, загребая окровавленными пальцами грязный снег под себя, и кричит: «Мама! Мама. а! А. а!». Такое разве забудешь. Да не в жизнь! Крик его так и стоит в ушах! Скажи, вот на хрена мы там полгода гнили и вшей кормили, Ромк, а? В этой долбаной Ичкерии!

— А ты попробовал бы в «ментовку»? Может все-таки возьмут, — посоветовал Ромка, затягиваясь сигаретой.

— Куда возьмут? Кем? Сторожем. Детсад охранять. Или вахтером в какую-нибудь конторку. Одна отрада, в тренажерный зал схожу. Покидаю «железо» до седьмого пота, как-то легче на душе становится. Ненадолго забудусь.

Димка поднял на Ромку изуродованное шрамом лицо с грустными серыми глазами. Когда он нервничал, у него начинала дергаться щека, и мелко дрожали руки.

— Попытался в «налоговую», тоже облом. Ты, чего не пьешь-то, вояка?

— Нельзя мне! — сигарета чуть не выпала из Ромкиных пальцев.

— Это еще, что за фокусы?

— Закодировался! — Ромка отвел в сторону виноватый взгляд.

— А наркоту, значит, можно, да? Так, что ли? — Димка впился глазами в лицо друга. — Чего нос воротишь? Кому лапшу на уши вешаешь? Думаешь, я не знаю?

— С чего это ты взял?

— Светка мне все рассказала! Видела тебя на «тусовке» с этими болванами, с Эдиком Студентом, Гошей Квинтой. На игле висишь? Я, что слепой? По физиономии твоей видно. Весь худой, желтый стал как дистрофик. Ты, что совсем охренел? Не понимаешь, чем это закончится?

— А мне плевать? Чем раньше тем лучше! Чем коптить здесь! Знаешь, Димыч, не могу я больше и не хочу. Да и поздно уже теперь. Сел я глухо. Пацаны по ночам приходят. И Санек, и Игорь. Не могу от того запаха отделаться. Вот он у меня где! Как вытащили их тогда из подбитой «бэхи», до сих пор ту гарь чувствую. Мутит меня, понимаешь? Санек-водитель и наводчик так там и остались, сгорели. Потом стал рваться боекомплект, все разнесло к чертовой матери. Так ничего от них и не осталось. Очнулся уже на земле в метрах двухстах от чадящей «бэхи». Когда привели в чувство…

— Так радуйся, что повезло, сукин сын! Должен жить назло всему! За тех ребят, что не вернулись! А ты, я вижу, наоборот. Раскис как баба! Да мне намного хуже и то ничего! Держусь!

Димка, опрокинув стакан водки, поморщился. Нервно защелкал зажигалкой. Глубоко затянулся сигаретой. Вылил остатки водки себе в стакан.

— А тут как-то ко мне подкатил Коля Сутулый, да ты его знаешь, из уголовной рыночной «братвы». Ну, который на синем «мерсе» еще раскатывает. Плешивый. В очках. Нес всякую «лабуду». Работу предлагал: девок охранять, проституток, с которых у него навар. Послал его подальше. Еще я с этим дерьмом не якшался. Потом объявление в газете на глаза попалось, какая-то контора охранника ищет в службу безопасноти. Заглянул по адресу. Шикарный офис. Все в белых сорочках. При галстуках. Провели к шефу по безопасности. Спрашивает:

— Где служил?

— В ВДВ!

— Десантура, голубой берет, значит! Нам такие нужны!

— Воевал в Чечне? Чего глаз-то дергается? Еб…тый, что ли? Может, еще и по ночам под себя мочишься?

Димка дернулся всем телом к холеному мужику, развалившемуся нога на ногу в глубоком кожаном кресле.

— Спокойно, парень! Охолонись! Ребята, сделайте милость, проводите защитничка России на выход!

— Суки! Бляди! Жуки навозные! — кричу падлам. — Да, что там говорить! Все жопой повернулись. И государство, и друзья… Толдычут везде про реабилитационные центры, реабилитацию… Где она, на хер, эта реабилитация? Можно подумать, мы сами эту кровавую бойню затеяли, для своего удовольствия, ради развлечения… Если бы в «ментовку» не попал: контрактником бы без пяти минут был и в ус не дул.

— Кстати, о контрактниках, — оживился молчавший Ромка, вновь закуривая. — Как-то, помню, зачищали один «неказистый» домишко, там таких много, не то, что у нас в России. Двухэтажный, из красного кирпича, со всякими там балкончиками и прочими прибамбасами. Огорожен высоким железным забором как великой китайской стеной. Впереди, как обычно, «собровец»», старший лейтенант Колосков, по прозвищу Квазимодо (Квазик), за ним мы наготове. Почему его так прозвали, до сих пор не пойму. Высокий симпатичный парень, на артиста Лундгрена чем-то похож, который в фильме "Универсальный солдат" снимался, такой же крепкий, с волевым подбородком.

Вошли во двор. Посреди двора лежит убитый огромный лохматый кобель с постриженными ушами, кавказская овчарка. Живот раздулся как барабан. Мухи вокруг роятся. Запашок от него исходил, скажу, неисприятных. Стекла в окнах выбиты — видны следы от разлета осколков. Никого нет. Поднялись на крыльцо. Двери нараспашку. Осторожно заглянули внутрь. Хозяев нет. Все в коврах. Осмотрели комнаты. В большой комнате разбросаны по полу вещи, окровавленные бинты и одежда. На стене ковер на нем старые ружья, сабли, кинжалы, рог с чеканкой на цепочке. На другой — увеличенные пожелтевшие старые фотографии в рамках. На одной из фоток пожилой бородатый чеченец в каракулевой папахе с лентой поперек, наверное, хадж совершил в Мекку, на второй — женщина в темном.