– А обо мне знают? – спросила Марсела.

– Да, – ответил он. – Они в восторге. Мой отец говорит, что ты очень красивая.

– А мама?

– Тоже.

– Серьезно?

– Да, серьезно. Знаешь, что сказал отец недавно? Чтобы я в какое-нибудь воскресенье до моего отъезда пригласил тебя поехать вместе с нами на южные пляжи. Мои родители, ты и я.

– Опять, – сказала она, – опять ты напомнил об этом.

– Ну что ты, Марсела, я ведь каждый год буду приезжать. Я буду проводить здесь все каникулы, три месяца в году. Кроме того, я быстро закончу курс. В Соединенных Штатах не то что у нас, там все делается быстрее и лучше.

– Ты обещал, что не будешь напоминать, – обиделась она. – Фу, как стыдно!

– Прости меня, – сказал он. – Я нечаянно. Да, знаешь? У моих родителей отношения наладились.

– Да, ты мне уже рассказывал. Твой отец больше не пропадает? Во всем виноват он. Не могу понять, как она его терпит.

– Теперь он стал спокойнее, – сказал Альберт – Они подыскивают другой дом, поудобнее. Но иногда отец исчезает и приходит только наутро. Он неисправим.

– Ты не такой, правда?

– Нет, – сказал Альберт – Я человек серьезный.

Она с нежностью посмотрела на него. Альберто подумал: «Я буду учиться как следует и стану хорошим инженером. Когда вернусь, буду работать с отцом, куплю машину с откидным верхом и большой дом с бассейном. Я женюсь на Марселе и сделаюсь донжуаном. Буду ходить каждую субботу на танцы и много путешествовать. Через несколько лет я совсем забуду, что учился в Леонсио Прадо».

– Что с тобой? – спросила Марсела. – О чем ты думаешь?

Они дошли до проспекта Ларко. Мимо них проходили женщины в светлых блузках и юбках, в белых туфлях, соломенных шляпах и защитных очках. В открытых машинах ехали веселые люди в пляжных костюмах; они говорили и смеялись.

– Ничего, – сказал Альберто. – Не люблю вспоминать о военном училище.

– Почему?

– Меня все время наказывали. Это было не очень приятно.

– Недавно, – сказала она, – папа спросил, почему тебя отдали в это училище.

– Чтобы я исправился, – сказал Альберто. – Отец говорил, что над попами я смеюсь, а военные меня живо приберут к рукам.

– Твой отец безбожник.

Они поднялись по проспекту Арекипа. Когда пересекали улицу Второго мая, какой-то парень окликнул их из красной машины и помахал рукой: «Эй, эй, Альберто, Марсела!» Они помахали ему вслед.

– Ты знаешь? – сказала Марсела. – Он поругался с Урсулой.

– Вот как?

Марсела рассказала ему подробности размолвки. Он не вполне понимал, что она говорит: сам того не желая, он думал о Гамбоа. «Наверное, он все еще в предгорьях. Он отнесся ко мне по-человечески, и его выслали из Лимы. И все из-за того, что я сдрейфил. Наверное, ему теперь отсрочат повышение, он проторчит в лейтенантах. И все потому, что поверил в меня».

– Ты слушаешь или нет? – сказала Марсела.

– Да, да, – сказал Альберто. – А потом что?

– Он без конца звонил ей по телефону, но она узнавала его голос и вешала трубку. Она молодец, правда?

– Разумеется, – сказал он. – Правильно сделала.

– А ты бы мог так поступить, как он?

– Нет, – сказал Альберто. – Никогда.

– Не верю, – сказала Марсела. – Все мужчины негодяи.

Они были на Весенней. Вдали показалась машина Богача. Сам Богач вышел на мостовую и погрозил им кулаком. На нем была сверкающая желтая рубашка, брюки цвета хаки с подвернутыми выше щиколотки манжетами, светло-коричневые мокасины и носки.

– Бессовестные! – крикнул он. – Нахалы!

– Правда, он очень милый? – сказала Марсела. – Я его обожаю.

Она подбежала к Богачу, он стал театрально душить ее. Марсела смялась, и ее смех, точно прохладный ручеек, освежал солнечное утро. Альберто подошел к ним улыбаясь, и Богач сердечно хлопнул его по плечу.

– Я уж думал, ты ее похитил, – сказал Богач.

– Я на одну секундочку, – сказала Марсела. – Только возьму купальный костюм.

– Поторопись, а то оставим тебя, – сказал Богач.

– Да, – сказал Альберто, – поторопись, а то оставим.

– И что же она ответила? – спросил Тощий Игерас.

Она застыла на месте как вкопанная. Он сильно волновался, и все же в голове промелькнуло: «И она еще меня помнит». В мутном свете, невидимым дождем падавшем с неба на широкую и прямую улицу в Линсе, все было пепельно-серым: вечер, старые дома, прохожие, приближавшиеся или удалявшиеся мерным, неторопливым шагом, однообразные столбы, кривые тротуары, висящая в воздухе пыль.

– Ничего. Глаза раскрыла и смотрит, как будто испугалась.

– Не может быть, – сказал Тощий Игерас. – Никогда не поверю. Что-нибудь она тебе да ответила. Хотя бы «привет», или «где ты пропадал?», или «как живешь?», ну что-нибудь такое.

Нет, она ничего не сказала, пока он не заговорил снова. Когда он столкнулся с ней лицом к лицу, его первые слова прозвучали неожиданно властно: «Тереса, ты меня помнишь? Как ты живешь?» Ягуар улыбался, он хотел показать, что в этой встрече нет ничего удивительного, что это простая случайность. Но улыбка стоила ему больших усилий, и в нем внезапно – точно белесые грибы на сыром пне – возникла странная слабость, она растеклась по ногам, по рукам, и ему неудержимо захотелось шагнуть вперед, назад, в сторону, сунуть руки в карманы или закрыть лицо; а в сердце застыл странный животный страх – ему казалось, что любое его действие может привести к катастрофе.

– А ты что сделал? – сказал Тощий Игерас.

– Я сказал опять: «Привет, Тереса. Ты меня помнишь?» И тогда она сказала: «Помню, конечно. Я тебя не узнала».

Он глубоко вздохнул. Тереса улыбалась, протягивая ему руку. Прикоснулась – и отняла, он едва успел ощутить ее пальцы, но сразу успокоился, неприятное возбуждение и страх исчезли.

– Ну и дела! – сказал Тощий Игерас.

Он стоял на углу и рассеянно глядел по сторонам, пока мороженщик отпускал ему двойную порцию: шоколадного и с ванилью. В нескольких шагах от него трамвай Лима – Чоррильос коротко скрипнул и остановился у деревянного навеса; народ, ожидавший на цементной площадке, задвигался и обступил со всех сторон железные двери, мешая выйти пассажирам, а те локтями пробивали себе дорогу; на верхней ступени появилась Тереса, перед ней были две дамы со множеством свертков, и казалось, ее вот-вот затолкают. Продавец протянул ему мороженое, он поднял руку, сжал пальцы, что-то сломалось, и шарик мороженого шлепнулся ему на ботинок. «Чтоб тебя, – сказал мороженщик, – сам виноват, другого не дам». Он встряхнул ногой, и мороженое отлетело на несколько метров. Повернулся и пошел по улице, но вскоре остановился и посмотрел назад: последний вагон трамвая скрывался за углом. Он быстро вернулся и увидел вдали Тересу, она шла одна. Он пошел за ней, прячась среди прохожих. Думал: «Сейчас она нырнет в какой-нибудь дом, и я больше ее не увижу». Потом принял решение: «Я обойду квартал; если встречусь с ней на углу, подойду». Он побежал, сначала тихо, потом как бешеный, завернул в какую-то улицу и сшиб с ног прохожего, тот выругался ему вслед. Когда он остановился, он весь вспотел и тяжело дышал, вытер пот со лба, прикрыв глаза рукой, взглянул и убедился, что Тереса идет прямо на него.