– Подайте несчастному… – жалобно простонал он, когда подполз ближе.

Дозорный вздрогнул, увидя у своих ног какое-то странное шарообразное тело.

– Два дня не ел, умираю с голоду, помоги, – еще жалобнее протянул незнакомец.

Дозорный бросил ему свой кусок копченого мяса, хотя и сам был голоден. Просивший схватил кусок и с жадностью собаки начал есть, кроша кости своими острыми зубами.

– Видно, ты сильно проголодался, – заметил дозорный.

– Как не проголодаться, господин мой, вот уже вторые сутки никто по мосту не проходит.

– Почему так?

– Разве не видишь?.. Там находится стан персидского царя… Страшась его, никто по этой стороне не проходит. Дороги опустели. Люди боятся выйти из дому, и повстречаться с воинами Шапуха. Проклятые персы, как голодные волки, рыщут повсюду.

– Тебе они ничего не дали?

– Будь они прокляты… Не только не дали, но еще и ограбили. Отняли у меня верхнюю одежду и унесли. Целых десять лет она заменяла мне и постель и одеяло; мне подарил ее паломник-армянин. Не знаю, как обойдусь теперь без нее… Либо замерзну от холода, либо сгорю от жары.

Эти слова он произнес так жалобно, что дозорный снял с себя военную одежду и отдал ему.

– Вот тебе накидка.

Незнакомец сильно обрадовался и схватил неожиданный подарок, бормоча благословения.

– Помоги мне, милосердный господин, донести эту одежду до моей норы, она отсюда недалеко, – попросил он дозорного.

Он пополз к своей конуре, а дозорный нес за ним одежду. Несчастный был прокаженным, изгнанным из людской среды. Свое жалкое существование он влачил на проезжих дорогах, вне городов, в земляных норах, живя подаянием прохожих.

Нельзя было бы при свете без содрогания смотреть на это бесформенное тело. Руки и ноги его почти высохли, лишь на левой руке шевелились остатки пальцев. На лице ни носа, ни губ, торчали только зубы. Глаза в глубоких впадинах беспокойно блестели из безбровых окостенелых глазниц, голос хриплый, точно из разрушенной гортани. Его землянка поистине была дырой, вырытой в земле. В ней можно было только сидеть, но не лежать. Да в этом и не было особой нужды, так как шарообразное тело прокаженного не нуждалось в лежании. Вся его посуда состояла из глиняной чаши, валявшейся в углу в специально вырытой яме. Четыре кола были расставлены по углам его жалкого жилья, на них были положены куски дерева и ветви, обмазанные глиной. Это перекрытие защищало его землянку от дождя и от солнца. Он вполз в свою нору. Но незнакомый благодетель не отходил от него. Иногда для чего-нибудь могут пригодиться и люди, пренебрегаемые обществом и совершенно отверженные.

– Ты сказал, что за эти два дня никто не проходил по мосту? – спросил дозорный.

– Никто, господин, я наблюдаю целый день, высунув из норы голову. Если даже муха пролетит, и ту замечу. Только сегодня утром рано, когда еще было темно, прошли двое… Они шли в стан.

– Ты их хорошо приметил? Что это были за люди?

– Приметил, как не приметить.

И он стал описывать этих людей.

– Они еще не возвращались? – быстро спросил дозорный.

– Нет еще! Если бы возвратились, я бы увидел.

Это сообщение бессменного стража несколько успокоило дозорного. Пожелав бедняге доброй ночи, дозорный направился к тому месту, где находился отряд всадников.

Все его спутники, утомленные, спали крепким сном. Некоторые из коней, насытившись, также лежали на траве, или катались по земле, желая размять усталое тело. Единственным человеком, не думавшим о покое, был тот, кто, вернувшись от моста, молча прошел через стан, посмотрел на спящих, затем направился к реке и застыл у берега. Блестящие глаза его были устремлены на мелкие светлые точки, которые то пропадали, то снова появлялись вдали. И его сердце, подобно этим огонькам, вспыхивало жарким огнем, в нем все сильнее росло нетерпение.

В это время на мосту показались два человека. Осторожно оглядываясь, они чуть слышно переговаривались:

– Если бы они пришли…

– Непременно должны прийти…

– Они назначили время этой ночью.

– И у этого моста…

Острый слух прокаженного, сидевшего в землянке, уловил их шаги: он высунул голову из норы и внимательно посмотрел вокруг. «Это опять те двое», – смекнул он и быстро пополз к проходящим.

– Тут один человек спрашивал про вас, – раздался его голос из темноты.

Прохожие были ошеломлены, не зная откуда донесся этот неожиданный голос. Прокаженный подполз ближе. Они заметили шарообразное тело.

– Куда девался тот человек? – спросили они.

– Прошел вниз по реке, – сказал прокаженный. – Дай бог ему удачи во всем, – добавил он, – он насытил мой пустой желудок и одел мое голое тело!

Прохожие стали спускаться вниз по течению реки, торопливо переговариваясь:

– Вовремя поспели… Но где найти спарапета?

Ответ на это не замедлил:

– Это вы? – раздался голос дозорного, который все еще стоял у реки.

– Да, тер, это мы, – ответили они приближаясь.

То был не кто иной, как сам Мушег Мамиконян.

– Рассказывайте, что видели, – обратился он к ним.

Те стали рассказывать. Спарапет слушал с огромным вниманием. Не дослушав до конца, Мушег начал задавать вопросы.

– К какой стороне города прилегает стан?

– С востока, немного ниже подножья Красной горы.

– В какой части города раскинуты царские шатры?

– У подножья горы, на возвышенности.

– А царский гарем?

– Вправо от царских шатров.

– Как расположен стан?

– Как всегда, подковой, концы его упираются в царские шатры.

– Где стоит конница?

– Лошадей угнали пастись на расстояние дальше чем десять фарсангов56.

– Когда намереваются выступить?

– Через три дня.

Задав еще несколько вопросов и получив исчерпывающие ответы, спарапет сказал:

– Отправляйтесь отдыхать!

Они удалились.

Мушег остался один и снова начал беспокойно шагать по берегу реки. Теперь он знал местоположение стана врага, знал самые мелкие подробности о противнике, и этих сведений было вполне достаточно, чтобы на их основании составить смелый план набега. Он намеревался в эту же ночь напасть на стан Шапуха. Это решение было настолько же рискованным, насколько и бесповоротным.

После ухода Шапуха и его войск от стен Артагерса спарапет не счел достаточным позорное поражение царя царей Персии и решил не выпускать его невредимым из пределов Армении. Злодеяния, совершенные Шапухом, были до такой степени чудовищны, его действия настолько оскорбительны, что следовало по заслугам наказать этого зверя. Он превратил в руины те области, где прошел; он велел перебить взятых им пленников. Это еще можно перенести. Армения была привычна к такого рода бедам. Но у развалин Зарехавана он поступил бесчестно со знатными армянскими женщинами, оскорбил честь армянской знати. Этого вынести было нельзя. Нельзя было забыть те слова, которые произнесла царица Армении в день торжеств в Артагерсе: «Нет для нас покоя, пока не смыто пятно позора, нанесенное Шапухом тем нахарарам, чьих жен и детей он обнаженными выставил перед своим войском». Несколько знатных молодых людей, присутствовавших на торжестве, тогда же решили отомстить. Это и было причиной того, что партизанские отряды спарапета большей частью состояли из сыновей армянских нахараров, поклявшихся отомстить за попранную честь.