* * *

Я нашёл себя лежащем на полке ночи от того, что вагон передёрнуло. Поезд мотало из стороны в сторону, как пьяного по тротуару. Посмотрев на парочку, которая сопела в обнимку рядом, я тоже почуял нужду в чьём-либо участии. Жуткие мысли стали проникать в башку. Один. Ночью. Его превосходительство одиНочество ворвалось в мою душу и заняло всё пространство. Меня колотило. Паника барабанила в голову, последнюю хотелось отключить, отвлечь, но чем? Женщина, где моя женщина? Позвонить, надо было срочно принять успокоительное чьих-то слов, я достал телефон и стал перебирать номера. «Марина. Или Катя. Да, попросить её принести кофе, – постарался я сконцентрировать свои мысли на её формах. Чёрт, где Катя? Где кофе? Почему её нет, заболела? Нет, Кати, нет, – обступила меня паника со всех сторон. Марина! «Нет зоны покрытия сети». Чёрт. Как же нужна была она мне сейчас, нет, не Алиса, с её холодным циничным костлявым юмором, а именно она, тёплая и добрая, в которую можно было бы воткнуться и заснуть. Нужна была тёплая женщина. Я вырвался из купе. Никого в длинном пустом коридоре, только красная ковровая дорожка. Жуткая тревога парализовала мозг. Одна извилина отдавала один приказ: психовать. Всему моему охваченному пламенем паники телу. Животный страх одиночества бил в колокол скачущими по шпалам колёсами состава. С собой ни успокоительных, ни водки, никого. «Надо было взять с собой водки, залить этот пожар». Снова зашёл и сел на казённую полку, сжимая кулаки и скулы, словно перед боем, но с кем? Со страхом. Я пытался отвлечься, представив боксёрский ринг, на котором стою в красном углу, а напротив меня сосед – в синем, его полуголая женщина улыбается зрителям и несёт табличку с цифрой 9, она прекрасна, она обворожительна, я пытаюсь отвлечься на её формы, на её прелести, на то, как это могло бы быть между нами, я пытаюсь накормить этим, успокоить свои нервы, но в этот момент поезд снова передёргивает наш вагон, возвращая меня в него, возвращая меня в этот кошмар. Я, охваченный психозом, взял со стола чужую бутылку воды, вырвал крышку и начал пить жадно, пытаясь залить страшные мысли. «Проводница», – вспыхнула у меня последняя надежда в голове, тёплая женщина проводница, которая могла бы защитить меня от этого гнетущего испуга, страха. «Чего же я так боюсь? Смерти? Нет, чего же её бояться? Умру, никто и не вздохнёт», – пытался я сам себе доказать, что испуг мой напрасен и ничтожен. Нет, это был страх не за свою жизнь, а за чужую, за жизнь отца. Что может спасти мужчину от страха, только женщина, к которой я мог бы прижаться, в которой я мог бы раствориться и обрести покой. Я готов был её разбудить, рванулся из своего и добежал в три прыжка до купе проводников. Хотелось выскочить из поезда, остановить его, вырваться на свежий воздух любой ценой, в темноту, куда угодно. Дверь была заперта, только расписание остановок и схема маршрута моей дороги в виде вопроса. Я знал, что в тамбуре есть стоп-кран, стал нервно вести пальцем по схеме пути вниз и вверх, а перед глазами стоп-кран, я долго смотрел на красный рычаг, я даже успел за него подержаться и представить, как одним движением сброшу всех с полок, создам суету и неразбериху, еле сдержал себя, чтобы не выйти. Мой палец зацепился за Воронеж, я пытался вспомнить, кто у меня есть в этом городе. Как будто это могло меня успокоить. Потом попытался высчитать время до следующей остановки. Непонимающе глядя на замёрзшие стрелки – три часа до следующей станции – словно транквилизатор, который мне вдруг дала через уши проводница. Та самая большая и тёплая, а главное – добрая, женщина стояла невозмутимо позади меня.

– Что с вами, мужчина? – взглянула она в моё перерезанное испугом лицо.

– Мне страшно. Я боюсь.

– Чего?

– Не знаю, не знаю, не знаю, не знаю, этой скорости, этой ночи, этого вагона, этих людей, что храпят рядом.

– Успокойтесь, мужчина, – достала она ключ от бытовки из кармашка пиджака. – Посмотрите на меня, я же спокойна. Вот и вы успокойтесь.

Она действительно была скалой, высокой мощной скалой, которую не могли сдвинуть с места никакие штормы.

– Выходите за меня замуж, – уткнулся я в грудь скалы, ощутив себя маленьким судёнышком, пытающимся спрятаться от шторма в её тихой гавани.

– Совсем расклеился мужик, – погладила она меня по голове и после подняла аккуратно её со своей буферной зоны, чтобы посмотреть в глаза. – Вроде трезвый.

– Выйдете?

– Значит, меня вы не боитесь? – оборвала цепь моих причитаний она.

– Нет.

– Вот и хорошо, вот и славно, значит, всё не так уж и плохо. Враги отступают. А-то я думала, уже надо наряд вызывать, чтобы отбиться, – засмеялась она обворожительно собственной шутке и открыла своё купе. – Заходи, – пригласила она меня, – я тебе чаю сварю сейчас.

– Понимаете, у меня страшно болен отец, – начал сбивчиво объяснять я, чувствуя, что нервная дрожь, схватившая было меня в тёмной подворотне страха, отпускает, что я становлюсь ей неинтересен.

– Вы своих мыслей боитесь. Садись, можно я на «ты», по-простому.

– Вы как психолог.

– Станешь тут психологом. Бывает, такое вытворяют, – разбирала в шкафчике чайные дела проводница. – А сколько отцу?

– Семьдесят пять.

– Хороший возраст, я своих раньше похоронила. Так что ты не переживай, все мы там будем. Я понимаю, что отец, но иногда и дети тоже умирают, а им бы ещё жить да жить. Тем более он же у тебя ещё живой. Соберись, тряпка! – снова засмеялась она.

– Нехорошо раньше времени хоронить живых. Вот сейчас выпьешь чаю, и всё пройдёт, я тебе обещаю.

Слова её странным образом начали доходить до меня, словно лекарство стремительного действия. И поезд уже как будто не так болтало, и рельсы стучали по тарелочкам не так рьяно. Раньше я не понимал, что такое фобия: боязнь темноты, одиночества, высоты. Замкнутых пространств. Всё это вызывало во мне смех. Но вот я и сам оказался в этой западне фобий.

– Думать – это страшно. Надо меньше думать, больше делать, – одной рукой взяла она два, уже огранённых железом, стакана на которых уже висели косички пакетиков, и вышла, чтобы залить кипятком. – Может, тебе водки налить? Как ты? – открыла она кран бойлера.

– Уже гораздо лучше, – становились все вокруг роднее и поезд, и ночь, и я сам. – Лучше чаю.

– Это было похоже на море, которое начинало штормить и всё время выбрасывало меня на тот же берег, и как только я хотел из него выбраться, меня не отпускала пучина. Оно играло со мной, как кошка с пойманной мышью, в ужасную игру Danse Macabre, – лил я душу ночному портье девятого вагона.

– Слабые вы, мужики. Трепать языком научились, а слова эти ничего не стоят.

– Просто у нас тонкая душевная организация.

– А у нас толстая?

– Стройная.

– Не смеши, – поправила свою синюю форменную юбку на впечатляющих бёдрах проводница, стряхнув с неё крошки печенья. – У меня первый муж был такой рубаха-парень, такой красавчик. Не выдержал, сломался.