Почти каждый день за ужином Олег слышал о Вадиме Семеновиче все новые и новые достопримечательные подробности. То он швырнул через бедро забредшего в школу агрессивного бомжа, то перевел двоечников на раздельное питание – и успеваемость сразу же метнулась вверх, а то к Восьмому марта каждой лицейской даме написал по акростиху. Екатерине Петровне достался вот такой:

– Правда, здорово – «Я вздрогнул, как от света»? – Катя была в таком восторге, точно преподавала не литературу, а какое-нибудь домоводство и стихов прежде не читывала. Но и тогда Олег Трудович ничего не заподозрил! А потом на зимние каникулы Башмаков с Дашкой поехали в дом отдыха под Новгород. Екатерина Петровна занималась русским языком с сыном туристического агента, и тот расплатился путевками. Поначалу с Дашкой должна была ехать она сама, но потом вдруг возникла проблема с оформлением методического кабинета – и в дом отдыха был отправлен безработный и потому безропотный Олег Трудович. Когда они вернулись, Башмаков сразу почувствовал некую перемену, но только через несколько дней сообразил, в чем дело: жена ничего больше не рассказывала о Вадиме Семеновиче.

– А как поживает ваш великий Вадим Семенович? – спросил он с живейшим и совершенно невинным интересом.

– При чем здесь Вадим Семенович? – насторожилась Екатерина Петровна.

– Да так, я на отдыхе, знаешь, поразмышлял, сопоставил кое-что и пришел к довольно странному выводу… – Олег Трудович сделал многозначительную паузу. – Сказать?

– Говори. Я тебя слушаю, – побледнела жена.

– Так вот, я пришел к выводу, что Ленин и Леннон – это одно и то же лицо, просто историки немножко напутали… – вывалил Олег Трудович и, восхищенный своим остроумием, заржал.

– Какой же ты дурак, – не поднимая глаз и очень тихо сказала жена.

Больше об учителе истории они не говорили. Не придал Олег Трудович значения и некоторой интимной подробности. Жена стала как-то совсем уж к нему нетребовательна, и конечный результат размеренных супружеских объятий почти перестал ее интересовать. Ну, как если бы взявшую накануне олимпийское золото бегунью заставляли участвовать в рутинном клубном кроссе. Но это Олег Трудович понял гораздо позже.

А ведь был еще целый ряд дополнительных признаков. Например, Катя стала допоздна засиживаться в школе, ссылаясь на трудности, связанные с введением новых программ по литературе. Вскоре она нашла какого-то ученика, жившего чуть ли не за Окружной дорогой, и ездила к нему, тратя по часу в один конец, хотя всегда до этого предпочитала заниматься репетиторством у себя в кабинете. Возвращалась она домой поздно и такая усталая, что почти сразу ложилась спать, даже если в мойке возвышалась гора грязной посуды, а это уж совсем было на нее не похоже!

Накануне 23 февраля Башмаков, в который раз объявив войну животу и решив начать по утрам бегать, залез в поисках своей старой, райкомовских времен, «олимпийки» в медвежий угол гардероба и вдруг обнаружил там алую глянцевую коробку с очень красивым галстуком от Диора. Сам он галстуков почти не носил, достаточно натерев ими шею еще во времена райкомовской молодости, и предпочитал теперь разные свитерочки и маечки. Но тем не менее в его мозгу забрезжило некоторое обидное недоумение. Он положил коробку на кухонный стол и стал ждать возвращения жены.

– Это не тебе! – холодно сказала она, войдя и увидав галстук.

– А кому?

– Вадиму Семеновичу.

– Да? – усмехнулся Башмаков.

Смысл и назначение усмешки заключались в том, что в прошлом году жена к Восьмому марта получила в подарок в школе какой-то дешевенький дезодорант, годный лишь на то, чтобы освежать воздух в туалетной комнате.

– Да, – твердо ответила Екатерина Петровна, мгновенно расшифровав и отринув башмаковскую иронию. – В школе мужчин трое, а нас – сам знаешь, поэтому на собранные деньги можно подарить что-нибудь приличное. Вопросы еще есть?

– Вопросов нет.

– Ты, Тапочкин, с возрастом глупеешь.

Вечером, уже в постели, жена вдруг тронула его за плечо:

– А тебе что, галстук понравился?

– Понравился.

– Хорошо. Оставь себе. Вообще-то я хотела тебе одеколон подарить. Но если тебе понравился галстук…

– Спасибо. – Башмаков хотел дурашливо погладить жену по голове, но наткнулся на бугорчатые бигуди.

Тому, что Катя стала каждый день накручиваться на бигуди, он тоже не придавал значения.

Как-то, вернувшись с Птичьего рынка с прикупленными рыбками, Олег Трудович открыл своим ключом дверь и обнаружил на вешалке тещино пальто. Посещения Зинаиды Ивановны Башмаков не любил. Она смотрела на зятя так, точно тот был не просто бесталанным безработным, а патологическим бездельником, которого ее родная дочь вынуждена кормить чуть ли не грудью.

– И не думай даже, – ругалась теща. – Выбрось из головы! Куда ты уйдешь? Кому ты нужна?

– Нет, я все скажу, все…

– Только попробуй! Ты что, совсем уже дура?! У тебя – дочь. И муж какой-никакой… Только попробуй!

За несколько дней до этого разговора Башмаков спросил жену, почему она в последние дни ходит странно задумчивая, прямо-таки натыкаясь на мебель, и даже умудрилась два раза посолить борщ.

– Влюбилась, что ли?

– Я поссорилась с Вожжой, – был ответ.

Речь шла о директрисе лицея Вожжаевой. Башмаков видел ее всего пару раз мельком, но сразу понял: эта надзирательница вырабатывает стервозность в промышленном количестве, как большая ГЭС – электричество. Конфликт с ней был вполне закономерен, но уйти из-за этого из лицея, сейчас… И он, мысленно поблагодарив тещу за верные установки, что было большой редкостью, отправился выпускать в аквариум петушка-самца, купленного взамен сдохшего. Петушки у него почему-то не приживались. Только-только петушок, переливаясь благородным ультрамарином и подрагивая пышными плавниками, устроится в уголочке и начнет, пуская пузыри, строить гнездо, как глядь – поутру уже плавает, блеклый, вверх брюхом. Олег Трудович покупал нового – результат тот же. А бедная самочка с квадратным, распертым икрой брюшком неутешно слонялась по аквариуму, не находя себе места…

Катя тоже вдруг очень погрустнела и поблекла. Она перестала ездить к ученику за Окружную. Перестала задерживаться в школе. Перестала накручиваться каждый вечер. Однажды, прибежав вечером со стоянки перекусить, Башмаков застал ее голой, она с ненавистью разглядывала себя в зеркале. В тот момент, когда Башмаков вошел, Екатерина Петровна как раз, подперев ладонями свои довольно большие груди, пыталась придать им девичью приподнятость. Увидав супруга, Катя отпустила их и – они тут же распались в пышном бессилии. (Кстати, именно в этот момент Олег отметил некоторую их грушевидность.) На мужа Екатерина Петровна глянула так, точно он персонально и был виноват в том, что время ее не щадит.