Лодки сдвинулись с места, подгоняемые течением, возникшим из ниоткуда, — ветер не стал сильнее. Казалось, что это Матерь-гора, стоявшая на самой кромке, затягивала в себя воду с плескавшимися в ней богатствами.

— Как бы не перевернулись, — вырвалось у Совьон.

Лодки скользили к Матерь-горе. То отдалялись друг от друга так, что упруго дрожала веревка между ними, то опасно приближались, грозя зацепиться бортами. С такими потоками было бесполезно соперничать, и оттого Лутый не прикасался к веслам. Первой сейчас шла лодка Рацлавы, увлекая Лутого за собой, — драконья невеста сидела в ней ни жива ни мертва. Она острее прочих чувствовала, как вода под ней толкалась и струилась, набирая скорость.

Оркки Лис приподнялся на цыпочках. Судорожно выдохнув, перекатился на пятки.

— А в Матерь-горе — ворота?

…Ворота, но с берега их никак не удавалось разглядеть. Их увидел Лутый, когда достаточно приблизился к подножию горы, — с неба нависала чудовищная громада камня. Озеро лакало огромную, вытесанную из породы дверь: исполинская драконья голова с разинутым ртом. Внутри — извивающийся раздвоенный язык. Из ноздрей змея текла вода, тут же обращавшаяся в пар.

— Что за шипение? — Рацлава обернулась, силясь перекричать шум озера. Ответа Лутого она не разобрала.

Раздался грохот — с таким звуком разошлась драконья голова, образуя проход. Лутый в последний раз взглянул на солнце, а затем их лодки увлекло вглубь. Ворота захлопнулись за ними, и с потолка и стен поднялись клубы каменной крошки.

Сначала были лишь темнота и журчание внезапно успокоившейся воды. Лодки вело и вело вперед, втягивало в плавные повороты — скорость стихала. Затем глаз Лутого привык к полумраку и различил самоцветное свечение — голубое и дымчато-зеленое; после выступили очертания стен.

— Где мы? — Изо рта Рацлавы выпорхнуло облачко пара. Голос стал непривычно громким и гулким. — Ты видишь берег?

Лутый несколько раз моргнул.

— Я вижу лабиринт.

Вместо пола у лабиринта — вода, по которой по повелению Матерь-горы скользили лодки. Веревка между ними обвисла. На вытесанных из породы стенах — россыпи самоцветов и увековеченные в камне истории. Их Лутый сумел разобрать позже: неведомый мастер изобразил моря и горы, леса и горящие пашни. Сталкивающиеся армии, крылатых змеев и девушек, привязанных к столбам. Картин было много, их вязь текла по бесконечным стенам лабиринта — поворот, дорога прямо, следующий поворот, петля, полукруг… Вода тихо журчала под лодками — Лутый заметил, что она светилась. Будто кто-то собрал в пригоршни не то звезды, не то самые яркие белые самоцветы и рассыпал их по дну.

Даже Лутый, как он ни старался, не сумел бы запомнить дорогу назад: слишком длинен был лабиринт, чересчур загадочен и запутан… Да и открылись бы перед беглецами тяжелые ворота? Наступило время, когда глаз Лутого настолько привык к темноте, что с легкостью мог рассмотреть все картины, вырезанные на стенах: вот вёльха, ткущая судьбу. Вот грозный дракон, спящий в недрах своей тюрьмы, — его опутали бесконечные цепи. Вот воин, которого не смогли одолеть мужи нескольких стольных городов. Вот красавица-княгиня, вся в шелках и самоцветных подвесках, медленно обрастающая горной породой…

Рацлава зачесала кожу под лоскутками — от холода ее руки снова начали зудеть и наливаться краснотой. Лутый, рассматривая стены лабиринта, незаметно для себя оттягивал ошейник большим пальцем — чтобы жал меньше. Лодки плыли и плыли, вода текла и текла, одни истории на стенах сменялись другими. Рацлава откинула фату с лица, и пар из ее рта засочился яростнее, толчками.

— Ни конца ни края?

— Да, — ответил Лутый, выдыхая. Он сполз со скамеечки, устроившись между сундуков, и сложил ладони на груди. — Славно нас путают, Рацлава Вельшевна. Чтобы не нашли дороги.

Они прошли еще несколько поворотов, когда Лутый заметил, что воздух вокруг загустел; веревка, которая связывала его лодку с шедшей впереди лодкой Рацлавы, задрожала.

— Эй, драконья невеста. — Он резко сел прямо. — Ты не бойся.

Подул ветерок — словно чья-то бесплотная, невидимая рука появилась в воздухе. И принялась медленно развязывать узлы.

— Что это? — Рацлава встрепенулась. В бельмах ее глаз отражалось мерцание самоцветов, рассыпанных по исполинским стенам. — Что происходит?

— Разделяют нас. — Лутый скрестил ноги и взмахнул пальцами. — Негоже рабу сидеть рядом с будущей Сарматовой женой.

Веревка ослабла и змеею нырнула в воду. С негромким плеском медленно пошла на дно.

— Лутый!

До чего же страшно было бы остаться здесь одной — так, как сначала задумывалось. Рацлава не ощущала ничего, кроме холода. Не слышала ничего, кроме журчания воды и поскрипывания лодочных досок. Коченеющими пальцами она стиснула борта. И вновь звякнули браслеты, беспокойно зашевелились серебряные височные украшения, сейчас ставшие не теплее воздуха.

— Может, еще встретимся, — предположил Лутый, всплескивая ладонями. — Гора-то у нас с тобой одна, Рацлава Вельшевна. Передавай жениху мой поклон.

— Лутый!

Рацлава извернулась всем телом, будто пыталась разглядеть его напоследок. А на следующем повороте лодку Лутого осторожно увело в сторону — Рацлаву же подтолкнуло прямо.

Драконья невеста не видела самоцветов, не видела историй на камне и донного свечения до чего была хороша бегущая по нему рябь! Когда ей показалось, что она провела в подгорном лабиринте не меньше часа, Рацлава, немного раздвинув сундуки и ларчики, попыталась лечь. Она принялась перебирать бусы замерзшими руками. И свирель — она нежно поглаживала свирель, будто любимого зверька, свернувшегося на груди.

Долго ли сказочке не сказываться, да закончится. Долго ли страннице не хаживать, да остановится. Долго ли птичке не летать по краю, да поймают.

Наконец лодка Рацлавы пристала к берегу. Вода выплюнула ее глубоко на сушу: волны покачивались лишь под самой кормой. С невероятной осторожностью, стараясь разбудить затекшее тело, Рацлава поднялась. Медленно, сминая шелка, переступая через ларцы, свертки и рассыпанные жемчужины, добралась до борта. Подняла юбки, оперлась, чтобы спуститься наземь, — ее нога наступила на удивительные камешки. Позвякивающие, круглые, металлически холодные. Рацлава раскинула руки, чтобы удержать равновесие, но через шаг споткнулась о что-то большое и звенящее: оно покатилось дальше, издавая эхо. Кубок? Чаша? Рацлава наклонилась и запустила искалеченные пальцы в то, что лежало под ее башмачками, — монеты. Нити цепочек. Колечки.

Драконья невеста выпрямилась и отряхнула руку. Она неустойчиво стояла на несметных змеиных сокровищах — они устилали берег, к которому пристала лодка, и даже уходили под воду. Рацлава выдохнула и неспешно покружилась на месте, надеясь нащупать хоть какую-то опору, — тщетно. Студеная вода лизала корму ее лодки и богатства на берегу. С оставшихся трех сторон восставали стены уже не лабиринта, а чертога Матерь-горы — шершавые, сложенные из разных пород. Они были глубинно-зеленые и дымчато-синие, темные и грубо обтесанные, ровно такие же, как и потолок, но откуда Рацлава могла знать об этом?