По этническому составу западные территории Галиции были в основном польскими; восточные, центром которых и являлся Львов, – преимущественно украинскими[85]. В Кракове, древней столице Польши, несмотря на все подлинные и мнимые прегрешения австрийской оккупационной власти, а в чем-то и благодаря им, неизменно пышно расцветала польская национальная гордость. Поэтому Вена, замечает варшавский историк Мария Попшенцка, и “относилась к Кракову не только как к трофею, но и как к очагу конспирации и пропольских идей. Город деградировал в политическом и экономическом смыслах, даже не получил статуса центра провинции, оставшись австрийской заставой на случай возможной войны с Россией”. В Кракове до сих пор с неприязнью вспоминают о том, что австрийцы превратили гордый королевский замок Вавель, стоящий на живописном холме над Вислой, в военный объект с казармами, конюшнями и стрельбищем.

Церковь Успения и башня Корнякта. Фото 1890-х годов.

Кракову, “польской Трое”, Габсбурги по многим причинам предпочитали более спокойный и лояльный Львов, которому сразу после австрийской оккупации официально присвоили старое немецкое название Лемберг. В течение полутора веков императорской власти этот город в целом оправдывал содержание своего латинского девиза Semper fidelis, “Всегда верный”, однако осенью 1848 года пережил недолгую “весну народов”. Восстание польского дворянства и мещан австрийские войска подавили хотя и легко, но только после артиллерийского обстрела центральных кварталов, в результате чего сгорели несколько церквей и обрушилась башня городской ратуши. Империя выучила урок: к югу от речки Полтвы быстро выстроили Цитадель, мощную систему укреплений с тремя линиями траншей, за которыми укрылся австрийский гарнизон. В казармах Цитадели потом квартировали и русские, и польские, и немецкие, и советские солдаты, а во время Второй мировой войны здесь размещалась тюрьма для военнопленных, настоящий концлагерь, жертвами которого за годы нацистской оккупации стали почти 150 тысяч человек.

Польский мятеж оказался лишь эпизодом львовской истории. Насколько позволяют судить документы габсбургской эпохи, горожанам льстил статус Лемберга – младшего, но зато “прямого” партнера Вены. Это заметно и сейчас, подтверждает львовский краевед Виктор Шкребта: архитектура выстроенных в XIX – начале ХХ века кварталов ориентирована на венскую в значительно большей степени, чем архитектура многих других городов дунайской монархии. При этом до своих последних австро-венгерских дней Львов сохранял преимущественно польский норов. Энциклопедия Брокгауза указывает: в 1907 году поляки составляли большинство населения двухсоттысячного Лемберга, четвертого или пятого города Габсбургской империи[86].

В летописи польских поражений и побед Львов еще столетие назад занимал важное место, но теперь облик города не делает на это внятного намека. Разве что общий архитектурный ансамбль, в линиях которого отыщется немало стилистических параллелей с Краковом, подсказывает: дух города не всегда соответствует государственной приписке. На фронтонах некоторых зданий Львова встречаются гранитные надписи на польском. Реклама старой молочной в доме на углу улиц, теперь носящих имена гетмана и вожака казацкого восстания Северина Наливайко и этнографа Константина Михальчука, так вообще выполнена на четырех языках былой империи: немецком, польском, украинском, идиш – она чудом уцелела под несколькими слоями краски и штукатурки. Но таких домов во Львове единицы.

Двадцатидвухметровый курган на Княжьей горе, над которым реет украинский флаг, насыпан в последней трети XIX столетия польскими патриотами в ознаменование трехвекового юбилея Люблинской унии. С инициативой строительства выступил видный политик Францишек Ян Смолка, обладатель, возможно, самых роскошных по пышности и длине усов во всей империи, ставший впоследствии председателем рейхсрата Цислейтании. По призыву поляка и бывшего революционера Смолки, начиная с 1869 года и на протяжении трех с лишним десятилетий, к кургану близ развалин королевского Высокого замка (в городе был в ту пору еще и Низкий замок, у берега Полтвы) свозили землю, в том числе из памятных польских мест вроде поля Грюнвальдской битвы. Примечательной оказалась понятная и без перевода надпись на закладном камне этого земляного монумента: Wolniz wolnymi, równi z równymi. Polska, Litwa i Ruś zjednoczone Unią Lubelską. В отношении польского кургана-долгостроя австрийские власти демонстрировали похвальную сдержанность, не препятствуя появлению в столице своей коронной земли памятника чужой национальной славе.