— Где? А ну-ка, дай...

Золтан с интересом перегнулся через стол и развернул тетрадь к себе.

Я замыкаюсь с чёрным зверем в себе. Я вопрошаю: зачем мне дан разум, словно вопросом могу разрешить себе жить. Я пытаюсь понять то, что в теле моём. Я словом пытаюсь сказать то, что в мыслях моих. Я говорю голосом, которого нет. Я не спрашиваю, для чего, зачем и почему: не обрести вопросом имя смысла. За гранью кроются ответы, но их не услышать никому: ответы — ложь, как и вопросы, они существуют только для таких, как я. Вы читаете книгу, которой не существует, написанную человеком, которого нет.

— Что бы это ни означало, в этом должен быть какой-то смысл, — пробормотал Золтан. — Но вот какой?

Косые, неровные строчки выстраивались в некое подобие стиха или заклятия. Смысла в них будто не было, но Хагг почувствовал, как колкий холодок пробирает его при каждом слове. А может, то был просто ветер от окна...

Слабый звук — щелчок металла о металл, раздавшийся со стороны двери, заставил обоих вскинуться и взяться за оружие. Но было поздно: вертикальные зрачки двуствольной аркебузы смотрели на них почти в упор.

— Не двигайтесь, — предупредил Мануэль Гонсалес. — И поднимите руки. — Фитилёк уже горел; тлеющая точка дважды отражалась в стёклах окуляров и скрывала выражение глаз испанца — выглядел он словно волкодлак. Мануэль держал своё оружие по испански — на рогатке; эту позу можно было сохранять часами; пороху на полке — кот наплакал, два ствола сулили попадание. Мнимый палач с помощником предпочли послушаться и руки подняли, хотя и медленно. — Так-то лучше. Я всё слышал.

— И чего ты хочешь? — спросил Золтан.

— Правды, — устало выговорил маленький испанец. Он поправил очки. — Я дам вам пять минут, пока горит фитиль. До той поры вы говорите, а я слушаю. Дёрнетесь — положу на месте, не промажу.

— А что после?

— После... — Мануэль замешкался, но вскорости нашёлся: — Всё зависит от того, что вы мне скажете.

— А если ничего не скажем, что сделаешь? — Вмешался Иоганн.

Золтан нахмурился, но ничего не сказал, лишь молча буравил испанца глазами.

— Что сделаю? — переспросил наёмник и усмехнулся. — Заряжу обоим по куску свинца в грудину. A Muerte[68]. Поэтому торг неуместен. Ну? Который будет говорить?

— Я, — сказал Хагг.

* * *

На выходе из лечебницы брат Себастьян поравнялся с аббатом и заговорил:

— Мне нужно сказать вам пару слов, дражайший аббон. Прямо сейчас.

Аббат кивнул, спокойно и серьёзно, будто ожидал этого предложения. Впрочем, предвидеть подобное не составляло труда.

— Я сам хотел бы с вами переговорить, — ответил он. На собеседника он не глядел, взгляд его был устремлён в пространство перед ним; он не глядел даже на дорогу. Его сухие, старческие ноги, как всегда обутые в одни сандалии, Уверенно ступали по раскисшей и оттаявшей земле. — Покуда ваши люди ворошат пепел и роют землю, думаю, нам лучше пройти в мою келью.

— Не имею возражений.

— А ваш юный спутник...

— Я бы сказал — его присутствие не обязательно.

Испанец сказал Томасу несколько слов, тот кивнул и удалился. Сам брат Себастьян проследовал за Микаэлем.

В келье аббат первым делом зачерпнул воды в старую глиняную кружку и сделал несколько глотков, но сделал их, как показалось Себастьяну, не потому, что испытывал жажду, просто хотел прогнать с языка дымную горечь. Инквизитору тоже захотелось промочить горло. Аббат перехватил его взгляд.

— Хотите воды? — предложил он. — К сожалению, это единственное, что я вам могу сейчас предложить: вина у себя в келье я не держу.

— Благодарю. — Доминиканец принял кружку и тоже сделал глоток. — Что вы хотели мне сказать?

— Кажется, это вы хотели мне что-то сказать, — напомнил ему настоятель. — Как я понял, виновник сегодняшнего пожара вам каким-то образом... известен.

— Возможно, — последовал уклончивый ответ.

— Зачем вы его преследуете? Разве это так необходимо?

Брат Себастьян бросил на аббата косой взгляд и, казалось, задумался. Настоятель терпеливо ждал.

— Странно слышать от вас подобные вопросы, — наконец сказал испанец. — Вы что-то имеете против моих поисков? Или, наоборот, хотите сказать, что можете навести меня на его след?

— Вы не найдёте его.

Инквизитор поднял голову. — Найду, — ответил он.

— Не найдёте, — со странной убеждённостью повторил аббат Микаэль. — Страна большая. Он передвигается быстрее вас. Ему известны тайные ходы. Он возникает там где в самом деле нужен, а не там, где его хотят увидеть или поджидают. Ваша приманка не сработала или сработала не так, как желательно. Вам не выйти на его след, для этого нужна совсем особая ищейка.

Губы брата Себастьяна тронула улыбка.

— У меня, — промолвил он, — хоть вам то неизвестно, есть подобная ищейка.

— На что вы намекаете? — Аббат поднял бровь. — Тот ваш безумец? Или... — Тут глаза его расширились. — Иисусе... неужели... этот мальчик?

Инквизитор предпочёл не прятать истину.

— Да, это он, — признал он. — Брат Томас, несмотря на юные года, обладает неким, скажем так, чутьём. Особым даром — чувствовать и видеть. Я возлагаю на него большие надежды.

Аббат казался потрясённым.

— И вы поощряете в монахе — в монахе! — проявления подобных сил? Используете явное зло, чтоб искоренить неявное!

— Чтобы охотиться на хищника, нужно чутьё хищника, — возразил на эту горячую речь брат Себастьян. — Вы можете думать что хотите, но в подобном случае разборчивость в выборе средств несколько неуместна. Вы сами сравнили моего питомца с собакою. Что ж плохого в том, что я охочусь с нею на лису, которая давит моих кур или режет овец, если это понятнее для вас?

— Он не режет... — одними губами произнёс настоятель.

Брат Себастьян прищурился на собеседника:

— Почему вы так рьяно защищаете этого колдуна, почему так стараетесь обелить? Я давно заметил, что вам неприятны даже разговоры о будущем процессе... Откуда такой интерес к его персоне? Или вы сами в его власти? Сами прибегали к его услугам?

Аббат приложился к кружке и сделал несколько глотков.

— Вы правы, — признал он. — Ваши предположения верны. Но лишь отчасти! Отчасти... Это случилось пять лет назад. Я действительно... был серьёзно болен. Можно сказать — я умирал. Ничего не могло мне помочь или облегчить страдания. И вот однажды... Я лежал и не вставал неделю, речь уже шла о соборовании и последнем причастии. И тем вечером в ворота обители постучались...

— Это был травник, — подытожил Себастьян.