Я доехала на метро до Сити-Холла, спустилась на полуподвальный этаж, но вместо кабинета Игнациуса Т. Эшберна III попала в туалет для сотрудников.

Я побывала на Национальной ювелирной бирже и обнаружила не трудолюбивого Нома Эрдмана, а хасида по имени Саул Леви. Он сообщил мне, что бывший владелец ушел на пенсию и уехал в Майами.

Что касается Лол, то я совершенно потерялась в догадках, поэтому решила, что разыскивать фею не имеет смысла. Я была невероятно ей благодарна за ее помощь в телепортации (никогда не забуду ее перевернутого вверх тормашками личика в окне «Роллс-ройса»), Да и некое чувство долга заставляло меня не раз прислушиваться к тихому шороху. Однако чаще всего шуршала опавшая листва, утренние газеты, обертки от конфет или у меня просто играло воображение. Я поняла, что, если мне и суждена встреча с Лол, окончательное решение примет она.

Когда я вернулась в туанхаус, то ужасно устала. Я думала, что отец рассердится и отчитает меня за долгое отсутствие, но я застала Романа напротив телевизора.

— Самолет упал в Гудзон, — сообщил он.

С нехорошим чувством я присела рядом с ним на диван. Я отобрала у Ди шкатулку, но мир был полон реальных опасностей. Наконец на экране появился репортер CNN. Выяснилось, что авиалайнер благополучно приводнился на Гудзоне вблизи от Западной Сорок второй улицы. Управлял им решительный и спокойный пилот — в прошлом военный летчик, Чесли Салленбергер по прозвищу Грязнуля. Мы с отцом несколько часов смотрели прямой репортаж с места событий и слушали свидетельства очевидцев. При этом меня не покидала мысль о том, что все могло сложиться иначе, если бы самолет вместо благополучной посадки врезался в возвышенную часть Манхэттена.

— Вот так и начинаешь верить в чудо, — признался Роман, утирая слезы.

— Да, — хрипло отозвалась я.

Но я не могла признаться отцу в своих догадках, которые меня обнадеживали. Ведь авиалайнер приводнился именно на том участке реки, где я видела самолет, сотворенный из тумана Ди. Это случилось в «Ночь Поджога», когда мы с Уиллом пытались добраться до Хайбриджской башни. Тогда ни одной авиакатастрофы не произошло, значит, сгусток зловредного тумана не достиг критической массы. Вероятно, он сгинул в небытие вместе с демонами Отчаяния и Раздора. Судя по всему, стихийные духи защитили Гудзон и превратили реку в своеобразное убежище. Поэтому авиалайнер и остался цел.

А может, мир изменился, стал немного лучше прежнего из-за того, что я отняла шкатулку у Ди? Разумеется, в новостях ничего подобного не скажут. Положение в экономике все еще непростое. Цены на промышленную продукцию падали, автомобильные компании разорялись, безработица достигала новых пиков, но уже возникла почва для осторожного оптимизма. Спустя пять дней после того, как капитан Салленберг совершил посадку, я сидела на диване между Джеем и Бекки. Барак Обама произносил клятву перед вступлением на пост сорок четвертого президента страны. Сердце мое разрывалось от чувств, когда он говорил: «Сегодня мы собрались потому, что выбрали не страх, а надежду и единство цели вместо конфликтов и раздора».

Я находила и другие, более личные знаки. Взять хотя бы Бекки. Давно она не выглядела такой счастливой — и в том был повинен детектив Джо Кирнан. Он каждый день навещал ее в больнице, а позже стал завсегдатаем концертов «London Dispersion Force». Поначалу Бекки не очень-то радовалась свиданиям с копом, но Джо ее очаровал. Кроме того, он постоянно выражал свое восхищение по поводу того, что она — не юрист. Он подружился и с Джеем. Кирнан поддержал его, когда тот решил организовать собственный независимый лейбл и не заключать контракт с крупной фирмой. У Джо Кирнана был кузен в Бруклине, который располагал свободным помещением и аппаратурой. В общем, все налаживалось, правда, от Уилла не было ни слуху, ни духу.

Наверное, меня вдохновил пример Бекки, поскольку однажды я проснулась ясным солнечным утром с твердой уверенностью в том, что Уилл опасается встречи со мной. Но страшит его исключительно мой гнев по поводу кражи шкатулки. Я решила, что пора первой протянуть ему руку. Возможно, он просто стеснялся выйти на связь. Я уже была готова нанести ему вечерний визит — вроде сюрприза, но передумала. Его молчание принесло мне столько боли, что сначала я отправила ему коротенькую записку. С большой придирчивостью я выбрала открытку в книжном магазине «Barnes & Noble». Она была в ретро-стиле сороковых годов: юноша и девушка держались за руки и стояли на смотровой площадке Эмпайр Стейт Билдинг. Я написала ему, что пребываю в полном восторге от наших совместных приключений и скучаю по нему. Одна фраза, и ни слова о шкатулке. Чуть поразмыслив над тем, как подписаться («С теплыми воспоминаниями, Гарет» или «С любовью, Гарет»), я выбрала первое. Затем отправила открытку нью-йоркской почтой. Неделю спустя она вернулась ко мне со штампом: «АДРЕСАТ ВЫБЫЛ, НЕ ОСТАВИВ НОВОГО АДРЕСА ДЛЯ ПЕРЕСЫЛКИ КОРРЕСПОНДЕНЦИИ».

Удар был силен. Я проплакала весь следующий день напролет. Потом поняла, что закрыть хеджинговый фонд «Партнерство „Черный лебедь“» намного сложнее, чем съехать с квартиры. Мне не хотелось звонить Уиллу в офис, поэтому я связалась с Чаком Ченнери. Я попросила его выслать мне перечень сайтов, где я могла бы раздобыть дополнительную контактную информацию о фонде Уилла, притворившись инвестором. Открыв первую ссылку, я обнаружила, что «Партнерство „Черный лебедь“» закрылось в последний день прошлого года. Тем не менее на сайте был указан номер абонентского почтового ящика на Каймановых островах. Я взяла свою ретро-открытку, вложила ее в новый конверт и послала ее по этому адресу. Моя надежда таяла с каждым днем. Письмо вернулось со штампом «АДРЕСАТ НЕИЗВЕСТЕН» еще быстрее первого, хотя пропутешествовало несколько тысяч миль, а не восемь дней по острову Манхэттен.

Совершенно отчаявшись, я позвонила в головной офис компании, которая занималась отслеживанием деятельности всех хеджинговых фондов. Я уповала, что мне удастся случайно переговорить с кем-то, кто знал Уилла. Конечно, крайне важно, чтобы мой потенциальный собеседник был в благодушном настроении. Секретарша — судя по голосу, юная девица — отличалась любезностью, но отрапортовала: «Уилл Хьюз в ту пору, когда руководил фондом, слыл затворником. Как-то раз наш сотрудник попытался свести с ним инвестора. Хьюз ответил, что согласен встретиться с ним в два часа ночи. Боюсь, сейчас он еще более недоступен».

В итоге я сдалась. Я поняла, что он, как и Лол, разыщет меня сам, когда пожелает и если захочет.

В самом конце февраля Роман повел меня в мастерскую Зака Риза.

— С середины декабря он непрерывно рисует, — сказал мне отец смущенно. Обычно он так не разговаривал. Он будто сомневался или пытался подобрать нужные слова. — Его работы стали сдержанными, но в то же время они — светлые, радостные… Ну, сама увидишь. Мне бы хотелось, чтобы ты сказала мне, что ты думаешь… Может быть, я заблуждаюсь?

Зак Риз жил в лофте на Мерсер-стрит с конца семидесятых. Это — один из первых лофтов в районе — помещение бывшего склада, перестроенное в мастерскую. Я помнила, как бывала здесь с отцом в детстве. Меня очень пугал здоровенный крюк, висевший на первом этаже. Мы поднимались по дребезжащим металлическим ступеням на второй этаж и оказывались то ли в цирке, то ли в тропическом саду. Повсюду стояли огромные полотна и банки с красками, расставленными в ряд, точно ведерки с мороженым. И везде — на стенах, на полу и двери — разноцветные капли, похожие на конфетти после карнавала. Но постепенно картины одна за другой исчезали, а банки Зак давно закупорил. Он выбросил и тряпки, которые раньше укладывал под холсты во время работы. Остались только радужные кляксы — молчаливые свидетели творческого духа, некогда обитавшего в мастерской. Потом они выцвели и уподобились брызгам крови из жуткого триллера. Выветрился волшебный запах скипидара, и ему на смену пришел противный медицинский водочный дух.