Виктор Степанович по итогам авантюры мне сказал: «Ну, ты даешь!» А потом помолчал и поправился: «А чего я, собственно, удивляюсь, ты же сам эту Конституцию писал».

Конституция конституцией, но доверие тоже сыграло свою роль. Может, дело было в том, что Черномырдин — оренбургский казак, а я — терский. Уверен, что оренбургский казак терского казака всегда поймет. Думаю, что, принимая это решение и доверяясь мне, Черномырдин понимал, что я его не предам. Казачье слово — оно крепче булата.

У меня в воспоминаниях осталось два, если не три разных Гайдара.

Один — это такой вот умница-ученый, «головастик» во главе реформаторской команды, которая на пятнадцатой даче сидела. Этот один Гайдар — с горящими глазами, что-то постоянно объясняющий с трибуны и в коридорах, причем объясняющий понятно. Это редкое качество — будучи ученым, говорить понятные вещи для депутатов. Это, я скажу, нетривиальная задача.

Второй Гайдар оказался соседом моим по даче. Наши жены постоянно общались, делились женскими семейными заботами и, разумеется, пересказывали нам, своим мужьям. У нас с Егором была еще и эта семейная ипостась общения. Это продолжалось и позднее, когда мы попали в один и тот же дом на Осенней улице.

А третьего Гайдара я помню, когда уже работал в Счетной палате. Я к нему часто наведывался в институт, как правило, за какой-нибудь аналитической запиской. Мы постоянно, и я, и Степашин, запрашивали его мнение по поводу бюджета, брали заключение. А он всегда с удовольствием нам это писал. Когда я с этим к нему ездил, мы разговаривали, пили чай. Это была уже такая аналитическая работа с ученым Гайдаром.

Все три ипостаси Гайдара мне очень нравились. Мы с ним одногодки. Он мартовский, я апрельский. Знаки зодиака разные, но тем не менее между нами было что-то общее. И вдобавок в молодые годы мы рядом жили — то на правительственных дачах, то в Москве — в одном доме на Осенней улице, и всё время что-то вместе писали.

А познакомил нас с Егором Геннадий Эдуардович Бурбулис. Случилось это на даче под номером 15 в Архангельском. Это был довольно скромный комплекс правительства РСФСР — государственные дачи так называемого второго уровня, поскольку они не предназначались для руководства. Географически это окрестности совхоза «Коммунарка», теперь же — новая Москва.

Вместе с Гайдаром в Архангельском обитала почти вся его команда экономистов: Пётр Авен, Анатолий Чубайс, Андрей Нечаев, Алексей Головков. Кстати, именно Головков, будучи ближайшим помощником Бурбулиса — госсекретаря РСФСР, познакомил его с Гайдаром. А потом он стал руководителем аппарата гайдаровского правительства — не то Санчо Пансой, не то «смотрящим» при нашем экономическом Дон Кихоте.

Так вышло, что в редкие часы кратковременного отдыха (обычно в воскресенье, потому что по субботам мы все работали) мы с Гайдаром вместе гуляли на воздухе — когда пару десятков минут, когда целый час. Просто гуляли.

Тогда для меня это был не официальный Гайдар — реформатор и фактически премьер, а точнее — исполняющий обязанности председателя правительства РФ, а просто человек, сосед по даче, умный и приятный собеседник, очень симпатичный в общении, интересный и обаятельный.

О чем мы говорили? Да обо всем, что нас тогда волновало. А волновало, конечно, будущее страны. Егор Тимурович всё больше говорил об экономике, а я, помнится, ему доказывал, что закон о референдуме и Конституция — это не менее важные экономические рычаги, чем учетная ставка, налоги, курс валюты и объем денежной массы. Я все время его убеждал: «Егор, ты можешь построить любую, самую правильную экономическую модель, но если эта модель не найдет юридического выражения, не получит правовой защиты и поддержки у элит и общества, то грош ей цена». Он сначала надо мной посмеивался. И только позже, примерно через полгода, сказал: «Сергей, ты был прав, давай, делай свою юридическую службу».

Я и в правительстве эту работу наладил, и в президентской администрации Государственно-правовое управление создал. Я собрал почти всех лучших юристов, отовсюду, где нашел, — из парламента, прокуратуры, судов. И в итоге из ГПУ получилось этакое надведомство с высоким престижем и железной дисциплиной, непривычной депутатам-романтикам[65].

Еще до этого разговора — в декабре 1991 года — Борис Николаевич сделал меня вице-премьером, а потом Егор стал исполняющим обязанности премьера. Я у него в правительстве был заместителем по правовой и политической части, которой он, как не слишком разбирающийся и интересующийся этим человек, сторонился. Но поскольку Гайдар был человек простой и открытый, и мы уже успели познакомиться семьями и подружиться, то он мне доверял. То есть я мог ему и правду-матку сказать, и заявить, что этот проект никуда не годится, а этот надо реализовать. Это отношение сохранилось и потом, в 2000-х, когда я бывал у него в фонде, в институте.

Часто вспоминаю, как мы с Егором писали знаменитое Соглашение о создании СНГ. Опять мы с ним жили рядом. В одном маленьком домике на правительственной даче в Вискулях. Если бы момент не был таким серьезным, то я бы сказал, что мы с ним писали Беловежское соглашение, как Ильф и Петров вдвоем сочиняли свои «Двенадцать стульев». Сначала я охранял рукопись, а он бежал с копией, чтобы показать президенту, а потом наоборот. Он писал экономическую часть, а я политическую. Когда текст был готов целиком, утром пришел Андрей Козырев — решил лично отнести. В итоге отнес его куда-то не туда. Хорошо, что у нас черновик был. Как потом Андрей рассказывал, он спросонья не под ту дверь документы положил…

Тогда мы просто работали, писали, не очень задумываясь, что пишем историю страны. Не до этого было. Запомнил я и его кампанию по поиску за рубежом денег КПСС, так ничем и не закончившуюся. Все мы видели бумаги, когда получили доступ к особой папке, где было указано, что и куда коммунисты отправляли: туда — 10 миллионов долларов, туда — 200 миллионов, а туда — еще больше. И далеко не всегда это были деньги на какую-то конкретную надобность — какую-то акцию, закупку оружия, поддержку «братских организаций». Часто эти средства отправлялись в какие-то подозрительные фонды, на весьма странные и сомнительные проекты.

И однажды кто-то убедил Гайдара, что эти деньги можно поискать и вернуть. Я в те времена был уверен, что если деньги утекли за границу, то вряд ли что-то можно найти. Это сейчас финмониторинг, чуть ли не единым фронтом шерстят банки по всему миру. Да еще и хакеры помогают. А тогда думал, что всё это из разряда мифов: что золото Колчака, что деньги КПСС.

Но Егор все-таки нанял какую-то зарубежную компанию адвокатскую[66], и те начали, что называется, рыть землю. Но в итоге никаких коммунистических денег вернуть не удалось. Потом еще самого же Гайдара и обвиняли, что, дескать, на самом деле деньги-то он нашел, но забрал себе.